просто так приятно, когда мама тебя за ручку ведет!
– Еще кто кого ведет! Даш, а что это там за столпотворение?
– О, это замечательное место – шук Кармель! Базар! Вон там, чуть левее, что-то вроде Арбата, художники тусуются, продают всякую прикладную дребедень, хотя бывают очень красивые вещи, но не дешевые, надо сказать. Мы непременно туда с тобой сходим. А правее – это уже собственно базар.
– Туда мы тоже должны сходить!
– А как же! В пятницу с самого утра туда и пойдем, чтобы все закупить на субботу.
– Ты что, субботу отмечаешь? – изумилась я.
– Да нет, еще чего, – рассмеялась Дашка, – но просто часов с пяти в пятницу и до вечера субботы тут ничего не купишь, хоть тресни.
– Ну это-то я знаю.
– Еще немножко, мамуля, и мы у моря!
И вот я вижу его, море! Средиземное! Божественно красивое, сине-зеленое! И набережная красивая, с шикарными отелями! Господи, море! С этой нашей перестройкой я уже лет пять не видела моря! Куда податься-то? Чтобы поехать в Таллин к старой подруге – ах, кажется, надо писать «Таллинн», а то эстонцы обижаются, если у них отнять одно «н», – надо получить приглашение, а потом еще корячиться в нескончаемой очереди в посольстве. Нет уж, увольте! В Ленинград мне ехать не к кому. Крым, Кавказ не больно-то к себе влекут, тем более что цены там почище, чем где-нибудь в Анталии. Нет, я здорово устроилась, отпустив дочку в Израиль!
– Ну как тебе наше еврейское море?
– Класс! Я лично пошла к воде, а ты как хочешь!
Сняв босоножки, я бегом помчалась к воде.
– Ой, Дашка, какая теплая! И почему я, дура, не взяла купальник!
– Мама, опомнись, посмотри – ни одна живая душа не купается!
– А черта ли мне в этих живых душах! Да тут градусов двадцать, не меньше! Бедная я, бедная! Ну ладно, завтра утречком одна сюда пойду, дорогу я теперь знаю! А ты дрыхни! Тебе небось стыдно будет за полоумную мамашу, которая лезет в воду, когда все приличные тельавивцы еще не купаются? Ведь стыдно, признайся?
Дашка ничего не успела ответить, потому что вдруг кто-то кинулся мне на шею с криком:
– Кирка, зараза!
Боже мой, Любка!
– Я вас еще у шука приметила, – запыхавшись, докладывала она. – Кричала, кричала, да вы как оглохли, а побежать к вам я не могла, сумки сторожила, Пашку ждала. Просто хоть плачь! А когда Пашка подоспел, я вас уже из виду потеряла, но сообразила-таки: Кирка к морю рвется! Кирюха, родная!
Я безумно обрадовалась Любке, четыре года мы не виделись. О, как она изменилась, чуть ли не наголо обрила свои роскошные волосы.
– Любонька, ты чего так оболванилась?
– Попробуй тут летом с волосами походить! Сдохнуть можно! А ты, Кирюшка, совсем не изменилась, все такая же. Ох, до чего ж я тебе рада! Эта твоя церберша бессовестная никого не желает к тебе допускать. Монополистка хренова! А вот не вышло у тебя, не вышло!
Смотрю на Любку – все тот же милый прокуренный голос и она все такая же красивая, несмотря на стрижку.
– Ну как тебе наша Израиловка?
– Да я же ничего еще не видела, но мне пока нравится.
– А я – ненавижу! – с сердцем сказала Любка. –