переменилась: мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, чего прежде не хотелось. То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо <…> Направления моей жизни, желания мои стали другие…».
А что переменилось в жизни иных подписантов после крещения, допустим, в жизни Владимира Бондаренко? Может, прекратил оголтело нахваливать свое непосредственное начальство или стал выплачивать гонорар авторам своей меньшевистской газеты «День»? Ничего подобного! Как нахваливал, так и нахваливает, как не платил по примеру демократических кровососов, так, пользуясь русской безропотностью и безвыходностью нашего положения, и не платит. Нет сомнения, что на его месте Лев Толстой выплачивал бы из собственных гонораров, – перечислял же он их духоборам, помогал голодающим. Вот Александр Проханов всегда платил, и сразу, как появилась возможность повысить гонорар, – повысил. Вот истинно христианская душа!.. А что перевернулось у Владимира Крупина, после тридцатилетнего пребывания в компартии и на высоких должностях в Союзе писателей ставшего вдруг профессором Духовной академии? Хотя бы крестится он перед трапезой, как мой дед? Хотя бы молится на ночь с той же аккуратностью, с какой платил партвзносы? Ох, сомнительно…
Когда в 1901 году была учреждена Нобелевская премия, то по литературе были выдвинули две кандидатуры – разумеется, Лев Толстой и… французский поэт Сюлли-Прюдом. Премию дали, конечно, французу, ныне давно и прочно забытому. Шведские писатели и ученые осудили такое решение и выразили Толстому свое сочувствие и глубокое почтение. А сам писатель?
Он из той же Гаспры ответил им:
«Дорогие и уважаемые собратья!
Я был очень доволен, что Нобелевская премия не была мне присуждена. Во-первых, это избавило меня от большого затруднения – распорядиться этими деньгами, которые, как и всякие деньги, по моему убеждению, могут приносить только зло; а во-вторых, это мне доставило честь и большое удовольствие получить выражение сочувствия со стороны стольких лиц, хотя и незнакомых мне лично, но все же глубоко мною уважаемых.
Примите, дорогие собратья, выражение моей искренней благодарности и лучших чувств» (Цит. соч. С. 509). Это одно из свидетельств душевного переворота.
И вспоминается беседа уже упоминавшегося подписанта с одним писателем старшего поколения. Тот в который уже раз горестно сетовал на то, что лет пятьдесят тому назад его первую опубликованную повесть выдвинули на Сталинскую премию, но в последний момент что-то сорвалось: премию дали другому. «Да как вы это смогли пережить! – воскликнул собеседник. – Ведь тут и спиться можно, и свихнуться, и в петлю полезть!» Это из-за премии-то… А беседа была уже после того, как подписант крестился. Как видим, переворота в отношении к премиям у него не произошло.
Читатель из Владивостока, подписавшийся «Иоанн, колхозник, солдат, истинно православный», заявил в «СР»: «Говорят: любая власть от Бога. Я с этим