пар».
Значило ли это, что Парк был маменькиным сыночком, неспособным прожить без ее защиты? Что он был размазней?
Видимо, так полагал отец. Не исключено, что об этом он и думал сейчас. Возможно, именно потому он замолк – чтобы не подумать чего-нибудь слишком громко.
– Попробуй еще раз, – проговорил он.
– Нет, я всё.
– Будет всё, когда я скажу.
– Нет, – отозвался Парк, – я всё уже сейчас.
– Я не повезу нас домой. Попробуй еще раз.
Парк завел грузовичок. Тот заглох. Отец шлепнул своей огромной ладонью по бардачку. Парк открыл дверь и выпрыгнул наружу. Отец окликнул его, но он просто пошел вперед. Они были всего в паре миль от дома.
Если отец и ехал за ним, Парк не заметил этого. Вернувшись в свой квартал – уже в сумерках, – он повернул не к дому, а на улицу Элеаноры. В ее дворе играли двое малышей с одинаковыми рыжевато-блондинистыми волосами. Играли – хотя, вообще-то, было уже довольно прохладно.
Парк не мог разглядеть, что делается в доме. Может, если он постоит тут подольше, она выглянет в окно?.. Парку хотелось увидеть ее лицо. Большие карие глаза, полные розовые губы. Ее рот в какой-то мере походил на рот Джокера – по крайней мере, в исполнении некоторых художников: широкий, с загнутыми кверху уголками. Нет, не настолько сумасшедшего вида… И Парк никогда не скажет ей ничего подобного. Это уж точно не покажется комплиментом.
Элеанора не выглянула. А вот дети во дворе то и дело поглядывали на него. Так что Парк пошел домой.
Суббота – худший день недели.
17
Лучшим днем был понедельник.
Сегодня, когда она вошла в автобус, Парк улыбнулся ей. На самом деле. И улыбался, пока она шла по проходу.
Элеанора не отважилась улыбнуться в ответ. Не у всех на глазах. Но не улыбаться она тоже не могла, так что шла, опустив голову, и только вскидывала взгляд каждые пару секунд, проверяя, смотрит ли он на нее.
Он смотрел.
И Тина тоже смотрела, но Элеанора проигнорировала ее. Парк поднялся, когда она подошла к их креслам. А когда села – взял ее руку и поцеловал. Это случилось так быстро, что она не успела умереть от восторга или смущения.
Она осмелилась на миг прижаться лицом к его плечу и коснуться рукава его черного тренча. А Парк крепко стиснул ее руку.
– Я скучал по тебе, – прошептал он.
Элеанора почувствовала, как слезы заливают глаза, и отвернулась к окну.
Больше они не сказали ни слова до самой школы. Парк пошел следом за Элеанорой к ее шкафчику, и они тихо стояли там, прислонившись к стене, пока не прозвенел звонок. Холл был почти пуст.
Потом Парк протянул руку и намотал одну из ее рыжих прядей на свой золотистый палец.
– И опять буду скучать, – сказал он, отпуская прядь.
Она опоздала на классный час. А потом не услышала, как мистер Сарпи сказал, что ее вызывает социальный педагог. Он швырнул бумагу на ее парту.
– Элеанора, проснись! Возьми направление и ступай к куратору!
Боже, какой кретин. Хорошо, что он у них ничего не преподает. Шагая