Мицкевича, аренда которого обходилась значительно дешевле. Поначалу он хотел устроить шоу в Летнем театре, но переменчивая весенняя погода могла устроить нежелательный сюрприз.
Ему предстояло пройти несколько кварталов и хотелось сделать это в тишине, поэтому он по памяти свернул с Большой улицы на узенькую Стеклянную и пошёл вверх, к зданию Университета. Сегодня сущности были спокойны и не беспокоили Северина, поэтому шёл он не спеша, стуча тростью по брусчатке и глядя по сторонам, как праздный гуляка. Срединная Литва лишь недавно стала частью Польши, и кое-где домовладельцы успели заменить вывески, но иногда на указателях, запрятанные в тени, как нелюбимые дети у мачехи, выглядывали «яти» и «еры». Ему нравился этот тихий старинный город, церкви, костёлы, дворцы и монастыри; польская, еврейская, белорусская речь на улицах напоминала местечко, в котором он вырос. Пешеходов было немного, и ничто не нарушало его сосредоточенности на будущем выступлении.
У Дворца Начальника Государства сменялся почётный караул. Площадь перед дворцом была пуста, Северин последний раз был тут перед самой войной, когда в сквере посередине стоял памятник Муравьёву, защищаемый кованой оградой. Теперь здесь было пусто, памятник исчез вместе с Империей, а новая власть ещё не успела установить свои монументы.
У костёла бонифратров Северин на некоторое время задержался, чтобы полюбоваться фреской над входом. Мадонна с младенцем грустно смотрела на него сверху, словно в чём-то осуждая. Он смело смотрел ей в глаза, ведь в том, что он родился с таким даром, не было его вины. Он много раз пытался не замечать очевидного, или сделать вид, что он такой же, как все, но его способности были сильнее самых заветных желаний.
Задумавшись, он вспомнил о времени, и взглянул на часы. До начала выступления оставалось всего полчаса, и он прибавил шагу. У здания Госбанка на тротуаре стояло несколько автомобилей, и Северин понадеялся, что это состоятельные горожане, число которых ежедневно уменьшала инфляция, решили посетить его выступление.
Он вошёл в театр через служебный вход, где директор, толстенький лысый человечек с сияющими, как маяк в ночи, золотыми зубами, нетерпеливо махал ему рукой. В коридоре пахло краской, тканью, деревом, тот своеобразный театральный запах, который сразу поднимал Северину настроение. В целях экономии длинный коридор был освещён двумя тусклыми лампочками, и директор, ухватив Северина за руку, почти наощупь повлёк его в гримёрку.
Там его уже ждали Гемма и Антон, как всегда, между ними чувствовалась напряжённость. Грубо захлопнув дверь перед носом директора, Северин присел на ветхий табурет, глядя на своё лицо в зеркале.
– Шляпу сними, – сказала Гемма.
– Не могу, в зале будут дамы.
– Ты похож в ней на спивающегося комика.
Он вздохнул и снял котелок, повесив на крючок возле зеркала. Видимо, уборная принадлежала приме, потому что на вешалке висело роскошное страусиное боа. Антон, как всегда, молча, прятался в тени. Северин посмотрел на своё отражение и не узнал глядящего на него из мутной глубины