тебе глупости говорить! Поправишься, окрепнешь – и вернешься домой. Мы все тебя ждем.
Спустя несколько дней рано утром к нам домой прибежала нянечка из больницы и сказала, что отец погиб. Разбился насмерть, выбросившись из окна палаты. Когда мы с мамой и ее братом Василием добрались до Метростроевской, тело уже убрали. Поспешили, поскольку на больничный двор выходили окна египетского посольства, где вот-вот должен был начаться рабочий день. В мою память навсегда врезалась большая лужа начавшей запекаться крови, присыпанная сверху песком… Отец покончил с собой, когда понял, что работать больше не может, и не захотел становиться обузой для матери, на которой и без того было трое детей. На момент гибели Рашиду Сайфулину было тридцать три года.
Мама решила выполнить завещание отца и выхлопотала место на Даниловском мусульманском кладбище. Поскольку татар в семье не было (даже папа – ну какой он татарин?), все приготовления проходили по христианскому обычаю: заказали гроб, купили костюм, рубашку, тапочки. Привезли все мулле, служившему на кладбище. А тот сказал: «Одежду вы сейчас заберете обратно, а принесете пятнадцать бутылок одеколона и двенадцать метров белой материи. Гроб, ладно, оставьте – Коран дозволяет».
Вот так и получилось, что могильный памятник «Сашки» Сайфулина венчает полумесяц. И лежит он один, без любимой жены Лиды, которая была крещеной и похоронена на православном погосте. Я тоже крещеный, потому и поминаю родителей одинаково – по христианскому обычаю. Мне кажется, папа не стал бы возражать…
Зная, что скоро уйдет, отец позаботился о пенсии по потере кормильца, которую мы стали получать после его смерти. Работал из последних сил, не щадя себя, ради хорошей зарплаты – от нее зависел размер пособия. Выселить из ведомственных комнат нас теперь никто не грозился, и маме удалось вернуться на «Красную Розу». Ее зарплаты и пенсии за отца едва хватало, чтобы сводить концы с концами, но я не помню, чтобы мама жаловалась на жизнь.
Благодаря ей у меня, сестры и брата было счастливое детство. Каждому из нас мама обязательно устраивала праздник на день рождения – с подарками и гостями. Мы всегда были накормлены, вымыты и одеты – пусть не в новое, но тщательно заштопанное и отутюженное. В одном из прошлогодних номеров «Коллекции» была опубликована исповедь Виктора Сухорукова. Она поразила меня откровенностью, пронзительностью и вытащила из памяти факты моей биографии. Например эпизод, когда тринадцатилетний Витя пришел на пробы к Александру Митте с огромной заплаткой на попе и старался изо всех сил, чтобы ее не заметили, напомнил, как я – в таких же залатанных штанах – вставал на репетиции школьного хора только в верхний ряд, спиной к стене…
Судьбоносная для меня встреча произошла после шестого класса, во время летних каникул. Август в 1953 году выдался теплым, и мы с другом Витькой – отчаянно рыжим, с веснушками по всему лицу – бежали на Москву-реку. Вдруг от уличных столиков возле пивной нас окликают: «Мальчики, идите