из-за границы не представлялось возможным – такие книги отбирали на таможне. Ладан приравнивался к наркотикам и тоже подлежал изъятию, как и пластинки с церковными песнопениями. Видимо, власти не понимали, что запретный плод сладок. В то время как в среде советской интеллигенции действовал неписаный закон: если что-то или кого-то поносили на официальном уровне, это было своеобразной формой признания, «знаком качества». Люди начинали искать произведения запрещенного автора. Так произошло с Солженицыным, которого выслали из страны, объявив «литературным власовцем», и все стали считать его гением, тайком копировать книги и читать. Этот же закон работал и в отношении церкви.
Тогда шутили: «Есть обычай на Руси ночью слушать Би-би-си». Многие интересовались не только новостями и политикой, но и религиозными программами. Я на такую наткнулся случайно и потом часто слушал замечательных проповедников – отца Антония Сурожского, отца Василия Родзянко, Александра Шмемана. А когда узнал, что у моей одноклассницы есть Библия, конечно, попросил почитать!
Передо мной открылся волшебный мир. Сначала я для себя выписывал из Библии самые важные и интересные места, а потом захотел поделиться своим сокровищем с другими ребятами. Принес в школу на листочках выдержки из Священной книги и прикрепил кнопками к стенду, на котором вешали стенгазету. Когда одна из учительниц обратила на это внимание, в педагогическом коллективе случился переполох. Но никакой политической подоплеки в моих действиях не нашли, и репрессий не последовало.
В конце десятого класса, когда встал вопрос, куда поступать, я не нашел в себе какого-то отчетливого призвания, тяги к определенной профессии. Если бы не отец, наверное, никогда не дерзнул бы пойти во ВГИК. Наглости не хватило бы. А он почему-то рассудил, что надо идти на актерский факультет: «В тебе есть способности, душа, нерв, все получится». Наверное, надеялся на Бабочкина. Курс набирал его коллега по Малому театру, папе он благоволил. Борис Андреевич славился очень тяжелым характером, но в театре у него было несколько любимчиков, с которыми он ставил свои спектакли.
Так что во ВГИК я поступал по блату. На экзаменах Бабочкина не было, он болел, но предупредил ассистенток: «Этого мальчика, Леню Каюрова, надо обязательно взять». Они не стали возражать, но договорились между собой, что не возьмут блатного, если он им не понравится, никакой Бабочкин не поможет. Сами потом рассказывали. Когда я вошел в аудиторию и стал читать – такой интеллигентный, в сером костюмчике, аккуратно подстриженный (исключительно ради поступления в институт), – ассистентки изменили свое мнение. Борис Андреевич все равно остался недоволен результатами вступительных экзаменов и потом их разнес, когда вышел на работу: «Кого вы набрали?! Просто ужас!» Половину студентов разогнал.
Он был уже очень плох и довольно редко вел занятия. Однажды пришел, посмотрел, как мы делаем этюды на изображение животных и возмутился:
– Чем вы тут занимаетесь?! – считал, что надо сразу брать какой-то