они у меня были. Вот уже два года, как мне никто не звонит, не пишет. Я не жалуюсь, просто говорю, как есть. Наверное, я сам виноват: раньше я был общительным, не то, что сейчас. Заводил друзей на каждой вечеринке, в каждом баре. Я посещал такие места в огромном количестве. Знакомился с девчонками, напивался с парнями. Это было давно, в прошлой жизни, можно сказать. Когда я пил алкоголь по выходным, курил сигареты в перерывах между занятиями в Техническом Университете и безобидно изменял своей девушке, если подворачивалась такая славная возможность. С тех пор много слёз утекло. С той девушкой я давно не общаюсь. Моя квартира, в которой я жил, заканчивая обучение, уже не принадлежит мне. А всё, во что я тогда верил – либо умерло, либо потеряло свою красоту, прежний смысл, что в принципе равносильно. Я всегда вспоминаю обо всём ушедшем с каким-то щемящим душу уколом совести, ревную прошлое к настоящему что ли. Можно сказать, что таким образом я признаюсь себе, что прежде я был глупее. Если так, то где гарантии, что в будущем я не скажу того же самого о себе сегодняшнем?
Мой отец, давая объективную оценку моей жизни, как правило, говорит такую умную, но совершенно бесполезную фразу:
– Ты часто буксуешь там, где другие проскакивают. Спотыкаешься о невидимые барьеры.
В последний раз я слышал что-то подобное от отца, когда он допытывался у меня (буквально выматывал из меня душу своими серьёзными разговорами), пытаясь узнать причину, почему я ушёл из фирмы "ПостельКа", куда меня взяли стажёром в конце осени.
Я ничего не ответил ни отцу, ни коллегам по работе. Уволился без объяснения причин. Скажу только, что я чувствовал себя более чем отвратительно в этом паршивом месте. А если честно, иногда я просто делаю то, что сам не могу объяснить. Так, например, в начале зимы, гуляя по Парку Вдохновения, я сбежал по крутому склону, навернулся и разбил себе губу. Не говоря уже о том, что заляпал чистый, девственный снег собственной кровью. Мне наложили швы – восемь штук, – которые болели, так что я не мог рта открыть, а сняли их только на новогодних каникулах. Еве, моей девушке, очень нравится шрам, который остался у меня с тех пор на память: небольшой, едва заметный над верхней губой, по форме похожий на маленькое сердечко.
Когда это произошло, Ева испугалась, но вопросами меня не донимала. Спросила только, зачем я это сделал?
Я ответил, что сам не знаю. Я сказал: захотелось.
Мы сидели в её машине на парковке перед Центром неотложной скорой помощи, где меня только что заштопали. Ждали, пока прогреется двигатель "жука". Губа саднила и чесалась. Я постоянно одёргивал руку. Мне хотелось кричать, хотя боли я не чувствовал. Во рту стоял металлический привкус крови, как будто монетку съел. Я высматривал девчонок на другой стороне улицы, но время близилось к вечеру. Смеркалось. Не разглядеть никого толком. Помню, как Ева сказала без всякого драматизма:
– Ты мог убиться. Ты ведь понимаешь?
– Конечно. Но я об этом как-то не думал.
– А о чём ты думал, можешь сказать?
– О том, как было бы круто сбежать с горы.
Где-то в то же время, когда