традиционного сборища его школьных и нешкольных друзей, и даже три его жены все годы дружили с ним и друг с другом.
Его внезапный уход из жизни, осиротивший нас, нуждавшихся в его постоянной дружеской и врачебной поддержке, был его первым не товарищеским поступком. Он не имел права опережать нас. Недаром много лет назад, уверенный в его долголетии, я обратился к нему с такими стихами:
И в январские пурги, и в мае, где градом беременна,
Налетает гроза с атлантических дальних морей,
Вспоминаю хирурга, прозаика Юлия Крелина,
Что друзей провожает из морга больницы своей.
Не завидую другу, целителю Крелину, Юлику, —
Медицина его непроворна, темна и убога.
В ухищреньях своих он подобен наивному жулику,
Что стремится надуть всемогущего Господа Бога.
Почесав в бороде, раскурив неизменную трубку,
Над наполненной рюмкой что видит он, глядя на
нас?
Сине-желтую кожу лежащего в леднике трупа?
Заострившийся нос и лиловые впадины глаз?
Не завидую другу, писателю Юлию Крелину, —
Он надежно усвоил, что вечность не стоит и цента.
Сколько раз с ним по-пьянке шутили мы, молодо —
зелено,
Что бояться не следует, – смертность, увы,
стопроцентна.
Пропадает в больнице он ночи и дни тем не менее,
И смертельный диагноз нехитрым скрывая
лукавством,
Безнадежных больных принимает в свое отделение,
Где давно на исходе и медперсонал, и лекарства.
Не завидую другу, врачу безотказному Крелину, —
В неизбежных смертях он всегда без вины
виноватый.
С незапамятных лет так судьбою жестокою велено:
Тот в Хароны идет, кто когда-то пошел в Гиппократы.
Не завидую я его горькой бессмысленной
должности,
Но когда на меня смерть накинет прозрачную сетку,
На него одного понадеюсь и я в безнадежности,
Для него одного за щекою припрячу монетку.
Москва. Июнь, 2007
ЛЮБОВЬ – БЛЯДСТВО – ЛЮБОВЬ
Слово «блядь» было ходовым бытовым выражением, пока Указом Императрицы Екатериной II не было внесено в разряд срамных. Пора вернуться к истокам.
«Ведь это же прекрасное старинное русское слово (блядь), коим наши отцы и деды не токмо в самом высшем свете, но даже и при дворе не гнушались».
Когда я пишу, у меня нет ни цели, ни идеи. Для какой цели? Я даже и не понимаю вопроса. Но есть человек перед глазами, в голове, в сердце, во всём мне. Вот. И мне хочется его всем показать. Может, он мне нравится, а может, наоборот. Но это я узнаю, когда сумею показать. Или не сумею. В процессе написания у меня порой меняется к нему отношение. Мало ли, что он может учудить. У меня цели нет, но у него-то есть.