дежурный офицер поспешил вернуть все на место. Хоть окна теперь и были закрыты, снаружи доносился рокот урагана.
Джекаби, казалось, полностью погрузился в свои мысли.
– Помолчите минутку, – сказал он и приложил палец к губам.
Закрыв глаза, он наклонил голову набок и прислушался. Я тоже прислушалась, хотя различить хоть что-то сквозь вой ветра вряд ли было возможно.
А затем как по мановению волшебной палочки я вдруг услышала этот звук. На фоне шторма он становился все громче. Я почувствовала, как кровь отлила у меня от лица, а спину, руки и ноги словно пронзили ледяные иглы. На щеку упала капля, и я смахнула горячую слезу.
– Вы тоже его слышите? – угрюмо спросил Джекаби, перекрикивая шум ветра.
Я мрачно кивнула.
– Как печально, – выдавила я.
– Да, – сказал Джекаби. – У миссис Морриган незаурядный голос.
Когда он назвал банши по имени, окно озарила вспышка молнии, за которой не замедлил последовать гром. Я сгорбилась на скамье, качая головой и слушая плач банши – песню нашей смерти, идущей за нами в грозу.
– Хотите торт?
Туман перед моими глазами рассеялся. Полицейский с моржовыми усами держал в руках поднос с несколькими кусками праздничного торта. Он просунул один сквозь отверстие внизу моей камеры.
– Он все равно испортится, – добродушно сказал он. – И муравьи заведутся.
Джекаби едва заметно улыбнулся, когда толстяк дал торт и ему.
– Спасибо, офицер, – сказал он. – Пусть вам вернется сторицей.
Глава двадцать первая
Следующие несколько часов, во время которых штормовые ветра по-прежнему бились в стены участка, показались мне целыми днями. Мы были в полумиле от «Изумрудной арки», но плач банши не переставал накатывать на нас ритмичными волнами, как потоки воды на тонущий корабль. Я вспомнила мистера Хендерсона, который закрыл себе уши подушками: теперь этот поступок уже не казался мне безумным.
Плач, словно мощный водоворот, сбивал меня с толку и затягивал все глубже. Он то казался мелодичной песней безграничной тоски, то становился жутким визгом рожающей в муках женщины, то снова обретал мелодию. Перерыва между этими звуками не было, и чем дольше я слушала этот плач, тем больше убеждалась, что они едины. Я слышала голос матери, собственный голос и не слышала вообще никаких голосов. Ни в одном языке не нашлось бы слов, чтобы точнее передать тоску и дурное предчувствие, которые овладели мной. Других песен мне услышать было не суждено.
С огромным трудом я мысленно вернулась к полутемному полицейскому участку. Я взглянула на Джекаби, который стоял в соседней камере перед высоким узким окном и смотрел на бурю. Сколько он уже так стоял? Минуты? Часы? Все было как в тумане. Детектив казался необъяснимо спокойным.
Я плотнее запахнула грубое шерстяное одеяло, наброшенное на плечи, не в силах вспомнить, когда его получила, и подошла к Джекаби. Он дышал ровно и спокойно. Его пасмурно-серые глаза на мгновение вспыхнули, когда в них отразилась молния.
– Что