из-за кулис сцены, подошла к трибуне и громко отчётливо, но почему-то картавя, крикнула в зал:
– Товарищи! Временного комитета больше нет – он низложен! Вся власть в Головотяпии перешла к нашему Совету. Большая Глуповская Социалистическая Революция, о которой так много гутарили большевики, свершилась!
И, немного нагнувшись вперёд, протянула правую руку с кукишем в зал.
«Рождённая революцией»
После ареста членов Временного комитета, и провозглашения Зойкой Три Стакана свершившейся революции в заседании Съезда был объявлен перерыв. Депутаты толпой ринулись в столовую харчеваться, а члены президиума съезда собрались в комнате Живоглоцкого, в которой как будто из воздуха материализовалась бутыль первача. Самогон тут же начали разливать по стаканам. Зойка, как всегда, произнесла три первых тоста: «за мировую революцию», «за здоровье всех присутствующих» и «за светлое будущее», после чего вместе с Камнем удалилась в соседнюю спальную комнату, которой Живоглоцкий никогда не пользовался, поскольку жил на всём готовом в гостинице.
Именно в последней Камень целый час стоял перед Зойкой на коленях и просил прощения: «бес попутал!», а Зойка Три Стакана прощенья предателю дела революции не давала.
– Тогда я себя убью! – Вскричал Камень, вскочив на ноги и разорвав на себе тельняшку.
Зойка Три Стакана поняла, что дальше тянуть нет смысла и, простив Камню всё, ринулась в его объятья, где и оставалась до самого позднего утра.
Всю ночь, пока свершалась Большая Глуповская Социалистическсая Революция, дочь князя Ани-Анимикусова Елизавета, в тревоге заламывая руки, бродила из залы в залу своего городского дворца, ожидая вестей от отца. Её мать находилась в поместье, поэтому Елизавета была во дворце одна-одинёшенька. Многочисленная прислуга, естественно, не в счёт. Поскольку вместе с князем арестовали и преданного ему Митрофанушку, ей решительно ничего не было известно о том, что происходит. Поэтому она волновалась. Не то, чтобы Елизавета очень любила своего отца – нет. Она его, конечно, любила, так сказать, по должности – как отца. Особой близости с отцом у неё никогда не было, больше она тянулась к матери. Но её тревожило собственное ближайшее будущее. Она видела из окон своего дворца сквозь ветки деревьев Александровского парка толпы блуждающих глуповцев и солдат, слышала ровно в полночь выстрел пробки из-под игристого вина в районе ресторана «Аврора», и понимала, что происходит нечто новое и никогда ещё не виданное, совершенно ей неизвестное, не понятное, а потому страшное.
Ещё накануне утром этого рокового дня она почуяла недоброе во время обхода госпиталя – помещения госпиталя не были проветрены, и Елизавета не смогла превозмочь себя, и нерешительно постояв на пороге первой палаты, задыхаясь от запаха немытых мужских тел, изволила выйти вон. Направилась она не к отцу, как всегда, а домой, поскольку настроение было испорчено, где весь день провалялась на софе с томиком Бодлера, переживая внутренний разлом вместе с «Цветами зла».
Промучившись полночи