сделал видный отечественный криминолог наших дней В. В. Лунеев: безграничное стремление современного человека к почти абсолютной свободе, которое, с одной стороны, является неосуществимым, с другой – раскрепощающим, раскрывающим возможности и высвобождающим внутреннюю энергию, может быть и созидательным, и разрушительным. «Однако, – мрачно замечает мыслитель, – в продолжение истекшего столетия созидательной альтруистической энергии высвобождалось все меньше и меньше, а хищнической и разрушительной – все больше. Последняя фактически не увеличивает, а лишь сокращает реальную свободу человека. И не следует себя обманывать красивыми современными декорациями. Либерализм человеческий, диктуемый разумом, нравственный, сопутствующий свободе, инициативе, развитию, интенсивно заменяется либерализмом естественным, либерализмом животного мира, дикой природы, где властвует животная сила выживания без чувства вины и где каждая тварь, поглощая живую природу, “абсолютно свободна” до тех пор, пока не будет съедена другой, тоже “абсолютно свободной”, но более сильной и хищной тварью»[122].
В. С. Соловьев видел корни преступности в злой воле «лихих людей». Хотя, как отмечает философ, содержание и объем понятия «преступность» в частностях меняются со временем и от народа к народу, хотя многое прежде преступное не признается более таковым и самое свойство преступности, некогда обнимавшее семью и род преступника, на известной степени духовного развития начинает пониматься исключительно как личное свойство, – но все эти исторические изменения не устраняют сущности дела. «Независимо от мнимых преступников разного рода, – констатирует В. С. Соловьев, – во всех человеческих обществах всегда были, есть и до конца мира будут действительные преступники, т. е. люди со злою волей, настолько сильною и решительною, что они ее прямо практически осуществляют во вред своим ближним и с опасностью для целого общежития. Как же мы должны относиться к таким заведомо лихим людям? Ясно, что и на них с точки зрения безусловного нравственного начала должны распространяться требования альтруизма, получившего свое окончательное выражение в евангельских заповедях любви. Но вопрос, во-первых, в том, как соединить любовь к лихому человеку с любовью к его жертве, а во-вторых, в том, каким образом можем мы на деле проявить свою любовь к самому этому лихому человеку, или преступнику, в этом его заведомо ненормальном нравственном состоянии?»[123]
В поисках ответа на этот вопрос В. С. Соловьев обращается к следующему наглядному примеру: когда один человек обижает другого, например сильный бьет слабого, свидетель этой обиды – если он стоит на нравственной точке зрения – испытывает двоякое чувство и побуждение к двоякому образу действия. Во-первых, у него является потребность защитить обижаемого, а во-вторых, образумить обидчика. Обе эти потребности имеют один и тот же нравственный источник: признание чужой жизни и уважение к чужому достоинству – хотя психологически чувство, относящееся к обиженному, весьма