сплывал задним ходом, а вся команда, скинув телогрейки, лихо авралила – выбирала двухсотметровый буксирный трос, боцман едва успевал укладывать бухту на корме. На баржах натягивались – «набивались», – как говорят флотские – якорные цепи, кто-то увидел знакомых на стоявшем под островом пароходе, улыбались устало, закуривали.
Буксир, расталкивая торосы, ткнулся в берег. Белов, поправляя фуражку, вышел из рубки, на белом кителе – погоны флотского лейтенанта и рубиновый орден «Красной звезды». Капитан Клигман стоял на одной из разгружающихся барж.
– Здравия желаю, товарищ капитан, – небрежно козырнул Белов, с видом артиста, только что отыгравшего бенефис. Его щеки горели, как у девицы, а глаза искали знакомых на берегу.
– Лагконтингент на разгрузку поставьте… – то ли приказал, то ли предложил Клигман и посмотрел на Белова так, будто спрашивал: ну что вы сами не понимаете? Яков Семеныч, всю жизнь занимавшийся снабжением, не умел приказывать, это было написано у него на лбу.
– Сначала обед, товарищ капитан! С ночи команда не ела! – нагловато и весело настаивал флотский лейтенант. – Куда они из трюмов денутся!
– Э-эх, молодой человек… Ну что такое?! – повернулся Клигман к лейтенанту-особисту.
– Зэков на дальний причал, зэчек – сюда! Выполняйте! – приказал Белову особист.
Буксир сдал назад, и, поднимая недовольный бурун за кормой, стал разворачиваться к стоящим на якорях баржам. Обильная черная копоть валила из трубы.
Барж с заключенными было две. Обе деревянные, с плоскими палубами, на которых были закреплены какие-то грузы, обтянутые брезентом – никогда и не скажешь, что в их трюмах могли быть люди. Одна была побольше, посередине – рубленная изба шкипера, из ее трубы шуровал дым, а на весь берег пахло щами. Охрана столпилась у лавочки, кто-то что-то веселое рассказывал – хохот разносился по воде. В этой барже в трюмах с трехъярусными нарами ожидали разгрузки восемьсот девяносто пять заключенных мужчин.
Палуба соседней баржонки была загружена новенькими мотками колючей проволоки. В ее трюме сидели пятьсот девяносто женщин. Прислушивались к тому, что делается снаружи, увязывали одежду в узлы, шептались, загадывая, куда их привезли.
Маленькую баржу подвели первой. Занесли концы на берег. Старшина – начальник прибывшего конвоя, порядившись с лейтенантом-особистом, где будут сдавать этап, на судне или на берегу, расставлял охрану. Двое бойцов сняли засовы с носового люка, откинули широкие дверцы и металлические решетки, и из трюма вырвалось утробное гудение человеческих голосов и показались женские головы.
– Бабы, шухер, тут ни хера не Сочи! – придуриваясь, визгливо заблажила первая же с красивым платком на плечах и цветастым узлом в руках. Она и одета была нарядно, если бы не дорожная измятость, хоть в ресторан. Губы ярко накрашены, глаза подведены.
– Лезь давай, шалава драная! – раздавалось беззлобно из глубины трюма. – Дай людям