цельную и стройную систему права, что и делало их всегда предметом удивления, а в том, что они были бессознательными органами какого-то никому не известного обычного права какого-то неизвестного народа, ибо что такое был римский народ во времена Империи? С этой точки зрения будущая цивильная политика должна пользоваться их указаниями, чтобы постепенно приближаться к идеалу любви.
Таковы юридические воззрения, которые появляются в настоящее время в Германии и у нас, как последнее слово новейшей науки. Если бы все эти странные измышления были произведением молодого человека, хватающего вершки и желающего выдумать что-нибудь свое, то это было бы понятно и не имело бы значения. Но когда всё это является под пером учёного, хоть и недавно выступившего на литературное поприще, но обнаруживающего в своих ранних произведениях обширные сведения, тонкий ум и блестящий талант, то это служит указанием на ту школу, из которой он вышел. По собственному выражению автора, это один из признаков того полного затмения правосознания, которое составляет характеристическую черту современных обществ.
Если таковы понятия юристов, то чего же можно ожидать от не-юристов? Во Франции презрение к индивидуализму не достигло такой степени, как в Германии. Там живы ещё предания Французской Революции, с провозглашёнными ею началами свободы и равенства; там и в учреждениях, и в мыслящих сферах сохраняются понятия о правах человека. Но эти понятия были порождением метафизики, а метафизика отвергается, как устаревший хлам; господствующая ныне положительная философия признаёт, что мы сущности вещей не знаем и не имеем ни малейшего понятия о метафизической природе человека, из которой вытекают эти права. И духовная личность, и свойственная ей свобода воли – все это считается метафизическими бреднями, которые надобно выкинуть за борт. Но что же тогда остаётся? Остаётся скептицизм, и на нём думают основать начала свободы и равенства. Хотя мы истинной природы человека не знаем, хотя мы не знаем даже, что такое добро, однако, мы всё-таки можем гипотетически стремиться, может быть, и к неосуществимому идеалу права. Но так как это не более чем гипотеза, то мы должны предоставить каждому идти к этому идеалу по-своему, лишь бы он не нарушал чужой свободы и всеобщего равенства. Устройство практических отношений определяется, таким образом, неспособностью к теоретическому познанию. Очевидно, однако, что при такой, хотя и совершенно туманной, постановке вопроса, ни о каком равенстве не может быть речи. Каковы бы ни были границы человеческого познания, нельзя поставить на одну доску гения и глупца, глубокого учёного и круглого невежду. Всего менее могут это делать последователи положительной философии, которые признают науку высшим руководящим началом человеческой жизни. Основатель ее, Огюст Конт, был весьма далёк от подобных выводов, не имеющих за собой ни фактического основания, ни логической связи.
Но не в одном только правоведении упадок