не кусайся ты! – охнул тот и, обхватив лебедя за бока, стал вытягивать из курятника. – Клаша, держи голову, Христа ради, заклюет ведь, змей!
Клавдия помогла. Вдвоём они кое-как затащили лебедя на кухню. Тот неистово сопротивлялся, несколько раз больно царапнул Павловскому руку. Тот даже не вскрикнул. Было некогда.
– Принеси мешок! – прошипел Павловский.
– Какой ещё? – Минькова заозиралась, выискивая его глазами. Шею лебедя при этом держала обеими руками.
– Вон, на лавке, чёрный! Да быстрее, Клаша, вырывается, зараза!
Клавдия бросилась за мешком, отпустила шею. Лебедь тут же развернулся и прямехонько ударил Феофана в лоб.
– Ой! – вскрикнул тот и уткнулся в перья лицом, руки всё же не разжал.
Пока Минькова обернулась с мешком, Павловский получил ещё два прямых тычка клювом в плечо и в руку. Клавдия перехватила опять шею.
– А мешок-от зачем?
– Да на голову ему, на голову! Трудно понять, что ли?! Напяливай!
– А ты на меня не кричи! Вытащил ночью, а ещё и орёт, авантюрист! – огрызалась Клавдия, всовывая голову птицы в мешок.
– Тебя бы так в лоб долбануть!
С мешком на голове лебедь затих, сжался, лишь вяло ворочал лапами.
Кость была сломана чуть повыше срединного сустава. Кровь на этом месте запеклась, почернела, перья слиплись.
Она обрезала их по краям перелома, промыла рану перекисью водорода. Лебедь при этом резко задергался, опять зашипел.
– Не кувыркайся ты, дурень, – уговаривал его Феофан, с трудом сдерживая, – лечат ведь.
В качестве шин Минькова хотела использовать металлические пластинки, которые вытащила из сумки. Но Павловский спросил:
– Может, вот эти подойдут?
Рядом, у плиты, лежали гладко выструганные короткие и узкие дощечки, закруглённые с одной стороны вовнутрь.
Клавдия примерила к крылу. Получилось как раз.
– От железа всё же холодит, – пояснил Феофан, – а эти из берёзы и тоже прочные.
– Голова ты, Феофан Александрович, – отдала ему должное фельдшерица.
Она ещё какое-то время поработала над раной: пинцетом и крохотными щипчиками выковыряла из нее всё лишнее, прилипшее, чем-то ещё раз смазала, наложила с двух сторон деревянные брусочки, туго перебинтовала; лебедь тяжело ворочался в руках Феофана, шумно, со свистом дышал.
– Хорошо, что заражения нет, – сказала она с удовлетворением. – Ну и не должно: сейчас холодно, а он в воде, ополаскивался всё же. Давно его стрелили-то, как считаешь?
– Откуда мне? – опустил глаза Павловский.
– Живодёры вы, охотники! Что сказать, на такую красоту ружьё поднять!
Феофан сидел на полу с лебедем в охапке, как торговка на рынке. Вид у него был растерянный и довольно жалкий.
– Клаша, а заживёт у него, как считаешь?
– Должно зажить, если, конечно, сам не помнется.
– Не-е, я его обратно, в курятник…
Клавдия сноровисто одевалась, торопилась, видно, к своему Леньке, досыпать.
– Клаша, а ты заходи, а? –