наша тяжкая, горькая. Криту нашему – конецъ нынь, думаешь? Ой, не приведи Матерь, не приведи. Боги, безсомнѣнно, недовольны нынь… Чую – вотъ-вотъ грянетъ что-то. Но, можетъ, оно и правъ ты: мы по глаголу Матери жительствуемъ, мы, страждущіе, а вотъ жрицы и прочіе люди вящіе – нѣтъ. Стало быть, намъ, лишь намъ должно за Критъ молитися богинямъ. Но какъ, какъ умилостивить ихъ намъ? Тщетны и думы наши, и дѣла. Охъ, бремя тяжкое.
– А, можетъ, и не Криту конецъ, а Иматѣ со слугами его.
– Складно, складно говоришь; эхъ красно твое словцо! – отвѣтилъ старикъ, на коего снизошло воодушевленіе болѣе младого. – «Иматѣ – конецъ со слугами его»: да объ этомъ кто нынче только не мечтаетъ, неволя дюже опротивѣла сердцу народному, да что намъ дѣяти?
– Я тебѣ вотъ что скажу, дѣдко, – приблизившись къ сѣдому младой говорилъ страстно и быстро, сбивчиво, съ паузами. – Ежель что и подготовляется Матерью и прочими богинями, то безначаліе. Ты гляди по сторонамъ: народъ, народъ восколыбнулся ужъ, а народъ не дуракъ, не дуракъ.
– А я, можетъ-то, и слыхалъ о трусѣ, да женка не велитъ…
– А что не велитъ-то, дѣдко? Эхъ, встрепенуться бы, чтобъ всё, душу переполняющее, тяготящее, въ дѣянія бъ вылилось, эхъ…
Третій, наиболѣе мрачный, всталъ (доселѣ онъ сидѣлъ) и произнесъ не безъ гнѣва:
– Да вы что, вы подъ женками да жрицами (а тѣ – подъ богинями) бытуете-то, подъяремные! Тфу на васъ. Я, Акай, не таковъ!
– А ты пришлый: вотъ и дивишься… – отвѣтилъ старый.
– Да и кто не подъ ними-то на Критѣ? Гдѣ ты такихъ видывалъ? – съ большимъ удивленьемъ вопросилъ болѣе младой.
– Ты не серчай на насъ и на порядки наши! Ты – пришлый, Акай, посему не вѣдаешь жизни нашей, критской: какъ заповѣдали намъ богини жити, тако и живемъ. Да хошь не хошь, а всѣ мы подъ Дѣвами ходимъ, и всегда такъ было, – повернувшись къ Акаю, сказалъ старый. – Да и говорятъ на Критѣ разное – говорятъ, что куръ доятъ. Ахъ, престало вѣриться мнѣ что-то въ безначаліе, не вѣрится нынь.
– Подъ бабами! Подъ людинями! – въ гнѣвливомъ презрѣніи произнесъ третій.
– Нечестивецъ! Нечестивецъ, что глаголешь ты? Ахъ ты, негодникъ!
– Что, небось обидѣла тебя какая? Что, душу ранила? Ну, и подѣломъ тогда. А почто притекъ на земли наши?
Акай, къ всеобщему удивленію, помолчалъ и молвилъ:
– Коли всѣ подъ женками будемъ, безначаліе не родимъ, тако и будемъ влачить убогое свое житье-бытье, гладомъ моримы, поборомъ тѣснимы. Не бывать тогда правдѣ на землѣ критской! Въ иныхъ сторонахъ люди говорятъ: всё отъ боговъ, окромя дѣвъ. Ты, ты и ты – вы всѣ! – женаты на Боли…нѣтъ, что говорю я? Вы замужемъ за Ней; съ могилою обвѣнчаны вы!
– А гдѣ жъ ты такого на Критѣ найдешь?
– На Критѣ, видать, нигдѣ. Для безначалія, для жизни сытой надобенъ намъ иноплеменникъ по рожденію, но живущій на Критѣ давно, безженный и безсемейственный. Съ сердцемъ мѣднымъ да самъ себѣ голова. Намъ надобенъ тотъ, у кого воля – мѣдная, ризы – бѣлыя, а рѣчи – огневыя. Только такой гожъ для дѣла