и довольно грозным: массивные каменные стены, устремляющиеся далеко ввысь остроконечные башни. Убыстряя шаг, мужик в униформе двинулся вдоль стены, и, наконец, все трое оказались около массивной и низкой двери кирпичной пристройки. Все окна этого сооружения были узкими и зарешеченными, а из одного струился бледный свет.
Мужик жестом показал, куда идти, и открыл чрезвычайно скрипучую, обитую железом дощатую дверь. Рукой он показал – мол, давай, заходи сюда.
Через нее в пристройку можно было войти, только согнувшись почти пополам. Шпильковский понял: от него хотят, чтобы он вошел первым. Военфельдшер отвесил поклон и очутился в коридоре, тускло освещенном электрическим светом. По его сторонам виднелись четыре двери и дверь в конце коридора. Именно туда мужик в униформе повел Шпильковского и рыдающую женщину.
В пристройке к замку находилось не то карантинное помещение, не то местный лазарет. Двери и стены там были выкрашены белой краской, а в главном кабинете в конце коридора, – первое, что бросилось в глаза фельдшеру, – стоял медицинский шкафчик времен Российской империи и сейф той же эпохи для хранения спирта, – точно такой же находился в приемном кабинете у отца Шпильковского. Ведь мужики, которых Валерьян Анатольевич лечил в Вятском крае, славились своей суровостью и были охочие на выпивку. В таком сейфе у отца еще хранился морфий, хотя земским врачам его не выдавали, отец умел доставать его полулегальным способом, потому что спирт все-таки менее действенное обезболивающее, чем морфий. Многие лекарства помогали закупать местные купцы. Помощь медицине они считали делом достойным и охотно сами навещали отца, чтобы вручить ему пачку ассигнаций.
– Ты, Валерьян, – говорил богатый торговец мехами, – если будешь давать эти лекарства жене генерал-губернатора, намекни, что купил его на средства купца Соковнина.
– Конечно, конечно, Степан Андреевич, – улыбался отец.
Эти картины из прошлого, казавшегося теперь уже недосягаемо далеким, пронеслись перед взором Шпильковского… А вот и свидетельства нового времени – на стене в массивной золоченой раме висел портрет сурового человека с усами, бровями «домиком» и пронзительным взглядом. Это был верховный главнокомандующий Финляндии Карл Густав Эмиль Маннергейм, бывший генерал-лейтенант русской армии. На противоположной стене находилась физическая карта Аландских островов со всеми, даже самыми крохотными населенными пунктами. Островов в архипелаге – тысячи. Это самое большое скопление островов на Земле, поэтому карта очень напоминала изображение далекой неправильной галактики.
Под картой стоял младший офицер с деревянной кобурой на боку, явно призванный из запаса – рыжие с сединой усы и борода, глаза, обрамленные паутиной морщин, и красный нос с шелушащейся кожей свидетельствовали, что человек уже прожил половину своей жизни, в течение которой не упускал случая для обильного возлияния.
На столе перед офицером стояла миска с водой, он смачивал в ней кусок