остановилась прямо перед диваном, на котором сидела девушка.
– А ты, я так понимаю, его картины видела. Да?
Надя молча кивнула, понимая, что наделала кучу ошибок и вывернуться теперь вряд ли удастся.
– И когда же, позволь спросить?
– Сегодня.
– Где?
– Ну как где… Мам, ну какая разница, где висят его полотна?
– Разница есть. Так где они висят, эти так называемые полотна? У него дома, в пустой холостяцкой дыре? Или дома у его близких друзей? Таких близких, что они проявили чудеса деликатности, и когда вы заявились к ним в гости якобы посмотреть картинки, вдруг оказалось, что им срочно нужно уйти, и вы остались в пустой квартире наедине? Или это была комната в коммуналке? Так было? Признавайся! И не смей мне врать!
Наденька растерялась окончательно. Она боялась родителей, боялась их гнева и даже простого недовольства, и в такие минуты, как эта, от страха переставала соображать. Ее любовь к миру была огромной, и этот великий и такой редкий дар оборачивался оружием против нее же самой: она не умела противостоять тем, кого любила, не умела сохранять хладнокровие, если те, кого она любит, были ею недовольны. Нужно было срочно придумать очередную ложь о том, где и при каких обстоятельствах она видела картины художника, с которым только вчера познакомилась, но в голову ничего не приходило.
– Что ты молчишь? Где ты видела его картины?
– У него дома. Мы зашли буквально на пять минут, я только посмотрела – и мы сразу ушли.
– Не смей мне врать!
– Я не вру. Так и было, правда, – пробормотала Надя дрожащим голосом.
Мать молча уселась в кресло, вставила в мундштук новую сигарету, закурила.
– Ладно. Дай мне слово, что не наделаешь глупостей. Я очень надеюсь на твое благоразумие. И подумай над моими словами: он тебе не пара. Лучше прекрати с ним встречаться сейчас, пока у вас не сложились отношения, толку от этого все равно не будет. Так и быть, можешь сходить с ним в кино или на концерт какой-нибудь, не очень часто, раз в две недели, но не более того. И никаких походов в гости к нему или к его друзьям, ты меня поняла?
– Почему? Ну в гости-то почему нельзя?
– Потому что ему тридцать четыре года и он уже был женат. Ты что, не понимаешь? Он искалечит тебе всю жизнь, потом отряхнется и пойдет дальше и даже не вспомнит о тебе. Это твои ровесники подолгу ухаживают и к первому поцелую подбираются по несколько месяцев. А он, этот твой Сережа, – взрослый мужчина, для него постель – дело обычное, повседневное, ты и сама не заметишь, как в ней окажешься. И что ты потом будешь делать? На аборт пойдешь? Будешь терпеть адскую боль без наркоза? А если неудачно сделают? Рискнешь остаться бездетной на всю оставшуюся жизнь? Или запишешься в матери-одиночки? И думать забудь.
– Ничего он не искалечит! Он чудесный, необыкновенный, он потрясающий! Как ты можешь такие гадости говорить о человеке, которого ни разу в жизни не видела?
– Ну, ты, положим, тоже не очень-то много его видела, – холодно заметила Тамара Леонидовна, –