окна, а то панне темно; хоть сабля и больше иголки, но все же иголкой панна лучше владеет, чем саблей.
Ноздри Баси еще больше раздулись, а ее волосы совсем упали на ее сверкающие глазки.
– Что же это – пренебрежение? – спросила девушка, тяжело дыша.
– Но не лично к вам. Боже сохрани!
– Я терпеть не могу пана Михала!
– Вот тебе, бакалавр, за науку! – ответил маленький рыцарь. И, обращаясь к Заглобе, сказал:
– Ей-богу, снег идет!
– Вот вам снег, снег, снег! – повторяла Бася, наступая.
– Баська, довольно! Ты уже еле дышишь, – сказала пани Маковецкая.
– Ну, держите саблю крепче, а то выбью! – сказал Володыевский.
– Увидим.
– А вот!
И сабелька, выпорхнув, как птичка, из руки Баси, со звоном упала около печки.
– Это я сама! Нечаянно! Это не вы!.. – воскликнула Бася со слезами в голосе; и, мигом подняв саблю, стала снова наступать.
– Попробуйте-ка теперь!..
– А вот! – повторил пан Михал.
И сабелька опять очутилась у печки.
– На сегодня довольно, – сказал пан Михал.
Пани Маковецкая затряслась и запищала еще больше обыкновенного. Бася стояла среди комнаты, смущенная, ошеломленная, тяжело дыша и кусая губы, чтобы сдержать слезы, которые упорно подступали к глазам: она знала, что, если она заплачет, над нею еще больше будут смеяться, и во что бы то ни стало старалась удержаться от слез, но видя, что ей это не удастся, она вдруг выбежала из комнаты.
– Господи! – воскликнула пани Маковецкая. – Она, верно, на конюшню убежала, а разгорячилась так, что, пожалуй, простудится! Надо идти за нею! Кшися, не ходи!
Сказав это, она схватила шубку и побежала в сени, за нею побежал Заглоба, беспокоясь за своего гайдучка. Хотела бежать и Дрогоевская, но маленький рыцарь схватил ее за руку.
– Вы слышали приказание? Я не выпущу этой ручки, пока они не вернутся.
И действительно не выпускал. А ручка была мягкая, как атлас. Пану Михалу казалось, что какая-то теплая влага переливается из этих тонких пальчиков в его кости и вызывает во всем теле сладкую истому; и он сжимал эту руку все крепче.
Смуглые щеки Кшиси покрылись легким румянцем.
– Видно, я пленница, взятая в неволю! – сказала она.
– Кому досталась бы такая пленница, тот бы и султану мог не завидовать; да и сам султан за такую добычу отдал бы полцарства.
– Но вы бы меня басурманам не продали?
– Как и души дьяволу, не продал бы!
Тут пан Михал спохватился, что в этом минутном увлечении он зашел слишком далеко, и прибавил:
– Как не продал бы и сестры!
Дрогоевская на это ответила серьезно:
– Вот это вы хорошо сказали. По чувству я сестра пани Маковецкой, буду и вам сестрой.
– От всего сердца благодарю! – сказал пан Михал, целуя ее руку. – Я очень нуждаюсь в утешении.
– Знаю, знаю, – сказала девушка, – я тоже сирота!
Тут слезинка скатилась у нее с ресниц и упала на пушок, покрывавший верхнюю губу.
А Володыевский глядел на слезинку,