Мы сами их себе взяли, когда вступали в Братство. И это именно Цезарь предложил мою кандидатуру. Он на полгода дольше меня занимался в клубе, и старше меня на год. Но так мы называем друг друга, только когда одни. Или – в клубе. Для всех учащихся школы мы – Александр Старостин и Ривкат Нигматуллин. А ещё в нашей школе учится и Рыжий, он же Павел Варнаков. Но его класс базируется на первом этаже, и он обычно к нам не поднимается – да и невозможно предсказать, когда у кого будет перерыв, поскольку некоторые «добровольцы» предпочитают утром приходить, и, соответственно, включать мониторы за пять-десять-пятнадцать минут до официального начала занятий: чтоб их перерывы не совпадали с перерывами остальных. Так что если раньше в школах учащиеся «общались», сейчас это, скорее – место уединения. Или средство разобщения. Создающее законченных индивидуалистов, привыкающих жить только по собственным принципам и установкам. Рассчитывать только на себя. Хотя…
Ну, с той точки зрения, что некоторых учащихся привозят на всяких там «Майбахах», и «Бэхах», и одеты они от разных там Гуччи и Армани, а другим школьникам, вроде того же Цезаря, или меня, достаточно и затёртых джинсов и застиранной футболки, это вполне логично. И разумно. Не будет возможности для столкновений на почве дискриминации по степени состоятельности родителей…
Спрашиваю:
– Ты чего сегодня такой задумчивый?
Он чуть дёргает плечом:
– А что? Так заметно?
– Да нет. Просто это – мне заметно. Для остальных ты – чувак как чувак.
Он криво ухмыляется:
– Точно. Задумчивый. У меня вчера родичи… Поцапались. Папашка опять набухался. А мать закатила истерику. Они… Даже подрались. А я… – вижу, начал он кусать губы, и чувствую самое скверное. И точно, – Полез разнимать. Вот и нарвался, – он приподнимает застиранную футболку, и показывает здоровенное синее пятно на рёбрах справа. – Подарочек, так сказать. От родной матери. Скалкой. Целилась, по её версии – в отца. Дескать, боялась, как бы он мне чего не повредил…
– Хреново. Рёбра не сломаны?
– Вроде, нет.
– Всё равно хреново. Болит?
– Э-э… Болит.
– Как же ты сегодня работать-то будешь?
– Не знаю. – видно, что сам он расстроен этим куда больше, чем хочет показать.
– В любом случае тренеру сказать надо. Может, засунет тебя в предохранительный корсет. Или просто – направит на автодоктора. Или к Даниилу Олеговичу.
– Да не хотелось бы. В корсете я жутко парюсь. А автодоктор может меня вообще не допустить к занятиям. Форму потеряю. Шоу лишусь. А, кстати! – он опять отворачивается от окна, и уже заинтересованно смотрит мне в глаза, – Рыжий сказал, что ты вчера добрался до четвёртого?
– Да, добрался. И даже проторчал там по субъективному часов семь.
– Ну, и?..
– Ну и скучища, если вспомнить и оценить трезво. Весело было только вначале. Когда вдруг оказался абсолютно голый и безоружный посреди зелёной пустыни, а на меня спикировал