жуть преследует ее: не дает спать, дышать, сжимает своими стальными лапами горло. Женщина инстинктивно потянула трясущиеся ладони к шее и разрыдалась.
– Мама, мамочка! – Мила залезла на кровать, обхватила тоненькими ручками голову матери и серьезно уставилась на нее зелеными глазками.
– Все хорошо, милая, – Женя прижала дочку, целуя ее щеки. – Кошмар приснился, – раскачиваясь туда-сюда вместе с дорогим тельцем, прошептала женщина. Сердце все еще металось, как их попугай Прохор в клетке, когда умерла его волнистая Полли. <<Не отдам, ее не отдам!>> – опять дрожь. Слишком сжала дочку: малютка высвободилась из объятий и пошла раскладывать кубики. <<Господи, ты только дай мне сил>>, – Женя сползла с кровати. Прошла на кухню, поставила варить курицу, положила овощи в раковину. Снимая пенку с бульона, на дне кастрюли отчетливо увидела похороны мужа. Злобные взгляды его родни шипели: <<Это ты его убила!>> Много венков. Лешка даже в гробу красивый, только глаза… его ярко-голубые глаза теперь закрылись, навсегда. Он был крепким, обезоруживал улыбкой, умел задурить голову любой: что и делал, не пропуская ни одну мадам. Лешка работал начальником цеха на заводе. По пятницам с друзьями выпивал после смены: теперь ясно, что друзья были в юбках… точнее, без них. Женя старательно чистила морковь и свеклу. Как же она ненавидела пятницы без мужа! А про тьму подружек рассказала родственница, она работала там же, где и муж. Женя сразу подала на развод. Лешка божился, что любит, выкручивался, но она понимала: не простит, не сможет. И он запил. Ведь сначала был уверен, что убедит ее: да кто она такая? Деревенская девчонка, из многодетной семьи, по ее самооценке он давно ходил, не разуваясь. Это же Лешка привез ее в Красноярск, устроил работать на почту, сам неплохие деньги приносил. Ей одной не выплыть! Правда, всех его денег Женя не видела: он выдавал ей столько, сколько считал нужным. А этот его шаг с восьмого этажа… один лишь шаг, и жизнь ее, как блюдце – пополам. Как же они допустили? Ей рассказали, что была обычная пятничная вечеринка, Лешка без конца твердил, как любит ее, Женьку. А потом мужики вышли покурить. Забежали в квартиру с лестничной площадки, когда услышали звон стекла. Черт! Палец порезала, кровь закапала на морковку. Женя потянулась за аптечкой, достала пластырь, а за ним таблетку анальгина. Уже год с похорон прошел, а ей только больнее с каждым днем! Заклеила рану. Вот бы и с сердцем так: ну почему сердечных пластырей не придумает никто? Зажарка на суп готова. Перед глазами личико сына: Лешкина ямка на подбородке, оттопыренные уши, веснушчатый нос. Спазм в горле. Ну как они могли отнять его? Недостойная мать… а кто судья? Сил прийти на суд не было, да ей тогда хоть самой прыгай! Как воевать за свое, родное, когда ты и так убита изнутри, растоптана? Опекуны хреновы… Женя почувствовала, как скрипнули зубы, и все ее материнское нутро сжалось в тугой клубок из железных нитей. Санька, ее Санька… как он там? На письма не отвечает, игнорирует: ну конечно, обработали его бабка с тетками. Подростку внушить можно все, что угодно. Ну что за зверь пишет эти законы, скажите мне, люди? Мать у сына отобрать – да вы герои! Она знала историю про подкуп со стороны родни: сыну было тринадцать, он в технику влюблен, и понятно, что на мотоцикл клюнул! Да и надо признать, у Саньки всегда был один авторитет – отец. После ужина почитала сказку Миле, опять схватилась за мысль: какая гнетущая тишина в доме без ее мужчин. Как в склепе! Дочка недавно принесла из школы два пакета шоколадных конфет и вязаные носки: мужнина родня приезжала. Бабка рассказывала Миле, какой Лешка был замечательный, а мамка такая-рассякая. <<Нет, ее вы у меня не отнимете!>> Женя убрала пшеничную прядку волос с личика Милы и всмотрелась из темноты в родной профиль. А губы все-таки Лешкины… Господи, как закрыть ее от этого кошмара? Подоткнула одеялко со всех сторон, потрогала лоб. Вспомнила детство. Их было пятеро, друг за друга – в драку. За обеденный стол – вместе, пакостить – тоже, мыльные пузыри пускать – ну какие пузыри в одиночестве? Не спалось. Женя встала с кровати, прикрыла дверь за собой в спальню. Полезла в шкаф и достала семейный альбом. Вот они с Анюткой: круглолицые, смеющиеся малышки. Разница в два года, поэтому секретничали всегда именно с ней. А вот все впятером, у Мишки фингал под глазом: налетел на штакетник, когда от отца удирал. Он тогда яблоки соседские своровал, а батя узнал. Она горько улыбнулась. Только где они сейчас, когда нужны ей, как вода в засушливое лето? У всех свои семейные заботы… На часах два сорок. Как будто кто-то украл ее годы! Жене всего лишь тридцать девять, а она, как гвоздь: скрюченная, будто долбанули по шапке. И ей уже никогда ни выпрямиться, ни стать прежней. Женщина ощутила свою сутулую спину. А самое главное – ей не хотелось распрямлять плечи! Она заплакала. Ну ничего, сейчас проревется, выпустит горе. Ночные слезы стало привычны: главное, чтобы Мила не видела. Она должна чувствовать в матери поддержку. Никаких соплей! Под утро Женя обняла Милу и наконец уснула. Ей снились мимозы апельсинового цвета в прозрачной вазе, даже аромат их в носу остался! Сон повторялся, а пробуждение после него всегда было особым, добрым таким. Забытое, сладкое чувство покоя! Как тогда, в детстве, когда мама укутывала ее в свою шаль поверх шубки и несла сонную в садик. Через пять месяцев Женя вышла с работы домой. На улице моросил дождь. Она остановилась на секунду, а потом быстро двинулась вперед.