будет опущена какая-нибудь корреспонденция из-за рубежа, я должен немедленно передать ее оперработнику.
На конверте стоял штемпель далекой азиатской страны, отношения с которой у нас были традиционно недружественными.
– Вы с нами сотрудничали? – спросил я.
– Да.
– Ваш псевдоним?
– Якоб. Я тебя помню. Ты пил с Ойгеном пиво в «Крышке от гроба». Твой приятель обошелся со мной как свинья. Но я выше личных обид. Для меня долг и честь кое-что значат.
Немцы любят говорить напыщенно, и это иногда делает их смешными. Однако в данном случае мне было не до смеха. И если бы я к тому времени не разучился краснеть, то краска стыда залила бы меня по самые уши. Так вот оно что! Оказывается, адрес Якоба был дан для конспиративной связи кому-то из наших закордонных агентов или кадровых разведчиков-нелегалов. Видимо, как запасной вариант. И если наш источник воспользовался им через столько лет, значит, у него не было другого выхода. Это был последний шанс! Но почему же Ойген не сделал отметки об этом в деле Якоба? Боялся, что в таком случае дело не позволят сдать в архив, а работать с пропойцей не хотел.
Я не стал вскрывать конверт, поскольку знал, что безобидный бытовой текст письма наверняка содержит только посвященному понятные условности. В тот же день письмо улетело в Москву, а через некоторое время из Центра пришла короткая шифровка с указанием выплатить Якобу солидное денежное вознаграждение. Я понял, что письмо было архиважным, и стал соображать, как использовать премию во благо Якобу, который по причине пьянства давно остался без жены и без работы. Для начала велел ему помыться и сходить в парикмахерскую, потом повез агента в соседний город, где нас никто не знал, и там мы вместе одели его с ног до головы во все новое. Якоб в одночасье превратился из бомжа в симпатичного мужчину средних лет, благоухавшего хорошим одеколоном. Мне захотелось пригласить его в ресторан на ужин, что я и сделал.
Вскоре удалось устроить Якоба на работу в нужное место, и от него стали поступать интересные наводки на иностранцев. Якоб ожил, подтянулся, стал уверенным в движениях и суждениях. Осознание собственной значимости придало его облику солидность и респектабельность. Агент бросил пить, к нему вернулась жена. Он сотрудничал со мной несколько лет, и мы расстались большими друзьями.
Прошло еще много-много времени, и однажды в холле здания Ассоциации ветеранов внешней разведки ко мне подошел незнакомый человек моего возраста, который весело, словно старого сослуживца, приветствовал меня.
– Простите, я вас не знаю, – холодно ответил я, вглядываясь в его лицо.
– Савченко. Бывший полковник бывшей советской разведки. Конечно, мы незнакомы. А ведь когда-то вы вытащили меня из каменного мешка и, возможно, спасли мне жизнь. Они грозили посадить меня на кол, если я не сдам свою агентуру и радиста. Чтобы отправить то письмо, пришлось отдать надзирателю два золотых моста. Следователь никак не мог сообразить, почему это я вдруг начал шепелявить, а когда сообразил, было уже поздно… Меня обменяли