время редко ездят в город, скорее всего возвращался из города.
На этот раз не ошибся. Скоро узнал дорогу и кинулся по ней бегом. Добежал до опушки, увидел безжизненные снега до самого города, повернул обратно.
…Тишка он нашел на том же, где оставил, месте. Позже Тишок объяснил, что пытался пойти по следам в лес, – тут, видимо, и разминулись, – но застрял в сугробах, вернулся.
Нес на руках, вез на санках, заставлял бежать рядом.
Домой вернулись и без топора и без елки.
Пили чай с двойным сахаром, и Андрей изображал волка, медведя, а Тишок смеялся. Вроде обошлось. Правда, на следующий день у мальчонки появился жар, но был весел и с удовольствием повторял, что нисколько не боялся, а заплакал только раз – когда упал в сугроб. Мог бы и сам найти дорогу домой – запомнил направление ветра, но решил подождать.
А елку Андрей все же принес: через несколько дней увидел возле школы большую, выброшенную и отрубил верхушку.
…Было это через неделю, а может, две после Нового года. Стучит вечером в дверь, говорит: «Савельевна, малец у меня болеет». – «Чем болеет?» Я на него гляжу, он на меня. Накинула платок, пошла с ним. Как глянула на мальца, так обмерла. Кончается, а не болеет!.. Дышал, как… Век не забуду. «Доктор был?» – спрашиваю. Опять молчит. «Доктор был?» – кричу. «А? Доктор? Был». Потерялся мужик.
Бабы теряются, что про мужика говорить. «Где лекарства?» – «Лекарства?» Оно и правда, какие тогда лекарства?
А я что могу сделать?
Побежала домой, принесла пузырек спирта, две простыни, одеяло. Переложили в сухое, стала его растирать. Терла, пока руки не отнялись. «Три! – кричу, а он сидит. А у меня своих двое, оба воют. – Три, дурень проклятый, мерин рыжий, глухарь рожевский, мокрая курица…» Ору и плачу. А парень опять мокрый. Побежала домой – так и есть, стоят под дверью, воют. Налупила обоих, сунула в рот по картошке, схватила тряпок в охапку и назад. Открываю дверь, а он крюком висит над мальцом, волосики ему перебирает вместо того, чтоб спасать. Я его, Соловья, теми тряпками как шваркну по голове! «Дубина, – кричу, – лапоть, убоина!» Так и пробегала всю ночку. Весь спирт на него извела, все тряпки перенесла. Не знаю, я тогда парня спасла или бог помиловал. Да и потом, недели две еще веры не было. Малец-то немой, сказать не скажет… Царапает ручонками, пойми его.
Ну а Соловей… Тоже досталось. До того дожил, что лед с колодцев обивал, а потом по дворам за рублем ходил. Ясно, пока малец хворал, деньги кончились, а кормиться надо… Ох, я раз отбрила его. Ох и дала! Что ты, мужик молодой, здоровый, позоришься, груши околачиваешь, иди на завод, жеребец стаенный, бугай колхозный, козел рыжий…
Савельевна засмеялась.
– Ругаться я умела, – пояснила. – Лучше всех в городе ругалась. Даже Самовариха со мной не связывалась.
К весне дела у Андрея Соловья стали налаживаться. Во-первых, Тишок встал на ноги, начал вылезать на солнышко, хотя и задыхался еще, – но ведь не держать парня в погребе? Во-вторых, Андрей начал получать зарплату – устроился-таки грузчиком на кирпичный завод. Даже опять начал заглядывать