конечно, Челобитый был неважный: не умел держать дисциплину, понятия не имел о методике. На уроках маялся, всем ставил четверки и пятерки, а звонок воспринимал как личное освобождение. Вот разве выскакивало какое-либо смешное положение, шутка – Челобитый бесконтрольно всхрапывал и заходился не хуже последнего двоечника. Удивительное выражение проступало на лице: вот истина! вот откровение! А вы?..
Учительство отнюдь не было призванием Челобитого, но, как сказано, люди в городе жили добрые и его терпели.
Между прочим, поговаривали, будто он читает мысли в глазах.
Во внешности его была еще одна особая примета: едва прикрытая кожей, опасно пульсирующая в минуты волнений вмятина с левой стороны лба – следствие ранения, полученного в конце войны. Возможно, отсюда и происходили чудачества.
От бывшего православного монастыря после освобождения города осталась одна колокольня. Я ее плохо помню, но, говорят, – красивая. Несколько лет торчала среди руин на окраине города, одинаково соблазняя созидающих и разрушающих, и, наконец, дождалась. Приехали подрывники, собралось множество зрителей. А за несколько секунд до взрыва в оцепление прорвался Челобитый, как будто его терзали собаки.
– Люди! – завопил он. – Что вы делаете?!
Подрывники заломили ему руки, потащили в сторону.
Дальнейшее скрыл грохот и тучи пыли.
Знали Челобитого в городе все, но здоровались немногие: не отвечал на приветствия, не смотрел в лица. Люди не обижались, «с приветом» человек, не помнит и не узнает никого.
«А почему бы одному странному человеку не знать другого?» – подумал я, когда мои поиски Соловья зашли в тупик.
Впрочем, к этому времени странности Челобитого сгладились, выглядел он обычным одиноким старичком.
А может, и не было в нем ничего необычного? Может, не в силах осмыслить не похожую на других личность, люди назвали ее странною и таким образом отвязались? Есть правила и есть примечания. От примечаний никуда не денешься, но их набирают петитом.
Мы встретились в магазине с молочными бидончиками в руках.
– Я хотел бы заглянуть к вам, – тихо сказал и дрогнул: опалил меня не изменившимися за тридцать лет глазами.
– Кто вы?
Я назвался.
Нет, опустил глаза, не вспомнил. И вдруг сказал:
– Если насчет Соловья Андрея, то я не помогу вам.
Дар речи в ту минуту оставил меня. Ведь говорили, говорили, что читает мысли людей! Именно потому, дескать, избегает смотреть в лица. И прав, конечно: сам по себе человек не плох, да как вынести его сиюминутные мысли? Добро в человеке молчит, не разменивается, таится до важного случая, а зло копошится поверху, лезет во все дырки, орет, пищит, скачет…
Но через минуту успокоился. Никакой мистики. Слухом земля полнится, а я уже расспрашивал о Соловье не один десяток людей.
Стоял и смотрел вслед. Прежде говорили, если Челобитому надо освободить