курганом даже воздух дрожит… Это от тепла.
Сын, почтительно сидевший чуть сзади, слева от отца – оба попоны расстелили, спиной к привалу, чтобы молча, не отвлекаясь на сорную человеческую суету, внимать скромным краскам зимнего полдня, впитывать в сознание мимолетную неповторимость бытия – рассеянно подтвердил наблюдение Ведди Малого и сдержал вздох: тяжко было у него на сердце, тревожно, и ум настроен на что угодно, хоть на бой со стаей драконов голыми руками, только не на созерцание. Для рыцаря это слабость, но что же тут поделаешь! Неужто отец сам не ощущает, что…
Оба маркиза, отец и сын, его светлость и его сиятельство, даже головы не повернули, чтобы проводить уводимую сенешалем Горто дружину, ибо настоящие воины всегда должны быть в полном порядке, вне зависимости от того, смотрит на них повелитель, или отвернулся. Все же Ведди Малому очень хотелось хотя бы взглядом, хотя бы кивком попрощаться с Марони, с воинами личной гвардии своей, где каждого из пятисот он знал лично, гораздо больше даже, чем просто по имени… Но Ведди помнил, как уходил его отец, Лароги Веселый, и это помогло ему справиться с приступом душевной слабости.
– Помнишь ли ты стихи про снегирей, что читал нам когда-то заезжий сказитель?
– Да. Сказителя я не помню, ибо я был тогда младенцем-несмышленышем, а стихи из твоих уст помню. О том, как зима одолела осень, после того как та одолела лето?
– Верно. Прочти мне вслух.
Хоггроги осторожно откашлялся, вспоминая слова, чтобы они шли друг за другом в правильной последовательности, подобно тому, как умелые ратники при любых обстоятельствах, в битве, в походе и на отдыхе, соблюдают боевой и строевой порядок, никогда не сбиваясь в беспорядочное слабосильное стадо. Молодой маркиз сам был равнодушен к стихам и песням, но их любил отец…
Атака осени, поверженные лета…
Война, где я болел за обреченных…
Кровь напитала клены и рассветы
И улеглась на сумрачное лоно.
А Белый меч взлетел с веселым взвизгом
И отобрал у Серого победу…
И снегири под брызгами рябины
Радовались…
– Благодарю. Объясни мне, сын, почему здесь не одно лето подразумевается, а многие? Почему не «поверженное лето», а «поверженные лета»?
Молодой маркиз сдвинул к затылку подшлемник и старательно задумался над указанной странностью, первый раз по-настоящему вникая в слова, хотя не единожды и не дважды слышал он эти любимые стихи отца. Соломенные волосы его, жесткие и прямые, не более чем в ладонь длиною, немедленно выпрыгнули из под головного убора, словно бы доказывая, что самое правильное для них – не свисать покорными прядями на вспотевший лоб, а гордо и беспечно растопыриваться во все стороны, ибо именно эта их особенность помогла в свое время государыне Императрице пожаловать юному маркизу прозвище, в дополнение к основному имени. Хоггроги Солнышко – так с того дня значился он в фамильном родословце и в Большом государственном гербовнике…
– Предположу,