теперь самое важное. Вечер, мы – на кухне: мама, Лиля и я. Моем посуду после ужина. Болтаем о том о сем, и Лилька под конец заводит разговор: «Помнишь, что ты нам обещала?»
Мама посмотрела на нее: «Что такое?»
«А то, что, когда нам исполнится шестнадцать лет, ты наконец расскажешь нам об отце».
Мама сразу же погрустнела: «Разве теперь это имеет для вас какое-то значение?»
«Мы ждали! – ответила Лилька. – Ведь правда, Гапуша?»
Я утвердительно кивнула.
«Я была еще совсем молодая…»
«Знаем, знаем, тебе было девятнадцать лет, когда ты нас родила», – прервала ее Лилька.
«Собственно говоря, и он был не старше».
«А почему он нас не хотел?» – снова встряла Лилька.
«Потому что он о вас не знал».
И тут мама рассказала нам историю своей первой любви к парню по имени Якуб. Они встречались еще в юности и незадолго до окончания лицея начали сожительствовать, как выразилась мама. Конечно, они предполагали, что останутся вместе навсегда и произнесут сакраментальное: «Я не покину тебя до самой
смерти». Но сразу же после выпускных экзаменов Якуб был вынужден покинуть Польшу.
«Вынужден или захотел?» – уточнила Лилька.
«Вынужден, был шестьдесят восьмой год, и некоторые люди стали в Польше нежелательными».
«Какие люди?»
Мама помолчала минуту.
«Евреи».
Мы переглянулись с Лилькой, и у обеих, наверное, в глазах был один и тот же страх.
«Евреи? – спросила тихо моя сестра. – Этот Якуб был евреем?»
«Был поляком еврейского происхождения».
«И почему эти люди должны были уехать?»
«Это был политический вопрос, тогдашние власти хотели сколотить себе на этом капитал».
«На том, что какой-то восемнадцатилетний парень покинет Польшу? Это и был тот капитал? Ну, это несерьезно…» – И Лиля пожала плечами.
«Очень даже серьезно и навредило нашей стране».
И снова мы все втроем замолчали.
«И почему ты не поехала с этим Якубом, если вы так любили друг друга?» – спросила Лилька: она всегда была смелее меня и говорила за нас двоих.
«Не могла, – ответила мама. – Я проводила его на Гданьский вокзал[5], потому что с этого вокзала уезжали целые семьи, которым было объявлено, что они уже не поляки. Он обещал, что напишет. Но не написал».
«Он обязательно бы написал, если бы ты сказала ему о нас», – с упреком в голосе воскликнула Лилька.
«Я тогда еще не знала, что беременна», – услышали мы.
Когда мы уже лежали в кроватях, я не без удовлетворения сказала:
«Вот видишь, я была права, пусть он не китаец, зато еврей».
«Ведь он был этим евреем только так, для видимости, идиотка, – ответила Лилька. – Ты не слышала, что нашего папу выгнали из Польши!»
– Дело в том, пан комиссар, что я не могу короче. Вы сами сказали, что, когда речь идет о человеческой жизни, важна каждая, даже малейшая, деталь…
«Только