потом снова в садик… Как-то, уставшим и злым на весь свет, приехав забирать племянника, он увидел возле детских кабинок темноволосую, лет тридцати, тоже, казалось, донельзя измотанную женщину. Она одевала девочку. По принятой в садиках традиции, Борис Антонович поздоровался с ней как со старой знакомой и стал заниматься Павликом.
– А я быстрее! – объявила девочка, когда мать натянула ей на голову розовую панамку.
Павлик надулся, недовольно засопел, совсем как кавалер, уличенный дамой в слабости.
– Прекрати, Алина, – строго сказала женщина. – Ты и одеваться раньше начала.
Но девочка не послушалась:
– Всё равно быстрее. Я – первая!..
– Алина!
Чтоб показать, что всё нормально, Борис Антонович похвалил:
– Здорово дочка у вас уже говорит. Как взрослая.
– Спасибо, – последовал бесцветный ответ, и женщина со своей Алиной вышла из группы.
«Загнанная лошадка», – тоже бесцветно, без грусти и сочувствия подумалось Борису Антоновичу; он присел на корточки, стал неумело застегивать Павлику сандалики…
Увидел их через минуту на площадке, с трех сторон окруженной стенами без окон. Девочка пыталась перекувырнуться на низеньком турничке, а мать стояла рядом и наблюдала.
Павлику тоже захотелось поиграть.
– Только пять минут, – разрешил Борис Антонович. – Хорошо?
– Аха! – уже мчась к жестяной космической ракете, тряхнул он головой.
Борис Антонович потоптался на дорожке и подошел к женщине.
– Хороший вечер сегодня, – выдохнул с показным, как бы полнейшим удовлетворением и тут же понял, что произнес самую банальную фразу на свете; стало стыдно за себя до щипанья глаз, и он добавил: – Извините.
– Да ничего, – усмехнулась женщина.
Ее дочка соскочила с турничка и перебежала к Павлику. Он тут же крикнул:
– Поетеи! – Спрятался в ракете, загудел губами.
Женщина села на скамейку, где обычно дежурили во время прогулок воспитательницы… Борис Антонович вытащил пачку сигарет, открыл, посмотрел на рыжеватые фильтрики, спрятал обратно в карман и тоже присел.
Постепенно, через покашливания, междометия, вздохи, разговорились. И с каким-то небывалым для себя пылом, увлечением Борис Антонович стал рассказывать о своей работе, о том, как и какие книги делает, и как важно подобрать на обложку нужные цвета, как сложно высчитать правильно толщину корешка, чтоб книга получилась не перекошенной, не уродливой… Женщина, поначалу неприветливая, строгая (или все-таки скорее до предела усталая?), оказалась довольно общительной и симпатичной. Слегка, правда, портили ее загнутые книзу уголки губ и вялый, снулый какой-то голос. Но это как раз и вызывало у Бориса Антоновича нежность к ней – хотелось сказануть что-нибудь остроумное, чтобы она засмеялась, осторожно провести пальцем по ее губам, распрямить… Точно бы отзываясь на его искренность, женщина рассказала, что