ювелирный магазин? С десяток лет копил на дело, часто отказывая себе во вкусной еде, путешествиях, отдыхе. Они виновны? Не пошли работать в шахту, как отец Вебера? Простите, но каждый человек выбирает свою дорогу. Значит, тропа, по которой шагают многие евреи, может привести их к суду линча? Как было в ту ночь на 8 ноября. Или в концлагеря, что уже открылись на юге Германии. Уехать! Исчезнуть из этой страны! Бежать от ужаса и подальше! Но это потом. А сейчас пора уже ответить сыну Эммы. Ждет с плохо скрываемым любопытством, что я сейчас скажу?
– Здравствуй, Курт. Не беспокойся, я скоро отсюда уйду. А ты изменился. Как поживаешь?
Сара Штейн улыбнулась и чуть встряхнула черными волнистыми прядями. Она скрестила руки на груди, почувствовав, что взгляд молодого Вебера уперся в точку, которую классики литературы называют «ложбинкой», откуда начинают расти два волнующих мужчин холмика. В глазах девушки мелькали искорки иронии, той самой, что так бесила Курта со школьных лет. Когда он, преодолев мальчишескую гордость, украдкой списывал решения заданий по геометрии и алгебре из тетради Сары, а та делала вид, что не замечает; и только в момент сдачи учителю работ Курта бросала на него именно этот взгляд. Мальчишка краснел, злился, а она веселилась от этого всё больше и больше.
– Отлично поживаю! И немцы еще будут лучше поживать, когда выметут весь мусор со своей земли! – отчеканил штурмовик.
– Ты записался в дворники, Курт? – удивленно приподняла брови Сара. Щеки её чуть побледнели.
Эмма, хорошо зная своего сына, предусмотрительно шагнула вперед и встала между молодыми людьми.
– Курт, ты не вежлив к нашей гостье… – мать подняла голову, внимательно посмотрела сыну в глаза. – Раздевайся, я приготовила обед.
– Ты думаешь, что я сяду за один стол с этой… – Вебер кивнул в сторону Сары. Слово «жидовка» почему-то застряло у него в горле: в глазах девушки он увидел незнакомые оттенки; как будто та одновременно с ним вспомнила ужасную сцену в квартире Штейнов, окровавленное лицо матери и превратилась в дикую кошку, способную отомстить.
– А почему нет, сынок? – спросила Эмма. – Раньше ты охотно приглашал её за стол. Что изменилось?
– Многое! – зло буркнул старший ефрейтор.
– Единственное, что я вижу – изменился ты. И очень сильно. К сожалению – не в лучшую сторону… – горестно заметила мать.
– К черту! Меня ваши сантименты, мутти, не трогают. Раньше мы снисходительно относились к евреям, за что много раз поплатились. Слишком легко они пили из нас кровь, наживались на бедах фатерланда после войны. А теперь пришел этому конец! И они ответят за всё! Вы, наверное, не знаете, что сегодня по приказу фюрера все евреи лишены водительских прав, а врачам запрещено заниматься практикой! Гениальное решение фюрера! – выкрикнул Курт.
– Где наш отец? Ты так и не узнал? – по лицу Эммы словно пробежала судорога.
– Там, где ему положено! В гестапо!
– И ты ничего не сделал,