и я попросила его побыть со мной дома, а он ответил, что не получится, так как он приглашен на ужин. Как выяснилось, он повел в ресторан секретаршу, поскольку она была расстроена после разрыва с парнем! Я тогда сказала, что невозможно ужинать со всеми, кто огорчен. Но он считает, что в его силах осчастливить весь мир.
Гиперответственность развивает и другие качества единственного ребенка:
У меня обостренное чувство справедливости. Я всегда заступаюсь за обиженного.
В школе я ненавидела травлю и защищала младших девочек, которых задирали. Я была довольно рослой, это помогало. Говорила: «Если будут проблемы, приходите ко мне». И каждый раз, когда их обижали, я вмешивалась: «Чтобы над ней издеваться, тебе сначала придется разобраться со мной, потому что мы подруги. Идет?» В итоге я опекала всех слабых девчонок.
Эта черта может сопровождать человека во взрослой жизни:
Я сильный и ответственный человек – порой это доходит до невроза. Я чувствую вину за других, за их поступки. Когда кого-то обижают, охватывает бешенство.
У меня есть огромная, почти отчаянная потребность в решении чужих проблем. Я без конца помогаю обиженным. Наверное, у меня просто на это есть силы, но в то же время я чувствую, что мне самому становится лучше, когда я пытаюсь что-то склеить. Хоть я и заделался «спасателем», но легко могу поставить себя на место жертвы, которой сложно попросить о помощи. У меня есть убеждения по всем вопросам – я знаю, как правильно. Это касается и политики, и других областей жизни. Делай то, чего желал бы самому себе. Когда я вижу, что эта заповедь нарушается, впадаю в ярость и долго потом мучаюсь бессмысленным гневом из-за ситуации, на которую никак не могу повлиять.
Существует тонкая грань: за ней ответственность превращается в чувство вины – и связь между ребенком и родителями разрушается.
Внушение чувства вины возмущает, потому я питаю к матери глубокое отвращение, терпеть ее не могу. Сейчас у меня максимально возможное количество времени и денег уходит на то, чтобы с ней рассчитаться. Встречаемся редко, примерно раз в год на рождественском обеде. Это до нелепости циничная процедура, но я отлично понимаю, что делаю. Зато она никогда больше не скажет: «Мы оплатили твое обучение в школе, затем колледж – и что получили в ответ?» Я выплатил долг с процентами. Так что сейчас, в прямом смысле, пытаюсь откупиться от чувства вины. Альтернативы нет – бросить ее я не могу.
Я твердо убеждена, что мои дети не должны ощущать вину по отношению ко мне. Это очень важно. Мой муж, как и я, единственный ребенок в семье, и, кажется, он чувствовал себя виноватым перед матерью с первого дня нашей встречи. За то, что бросил ее и дал кому-то другому стать более важным человеком. По правде говоря, он этого не делал. Сейчас я понимаю, что испытывала подобное по отношению к собственной матери. Наши отцы были никудышными мужьями, а потому матери, пытаясь компенсировать их недостатки, хотели от единственных детей слишком многого.
Мы так подробно остановились на чувстве