пощечины эхом раскатился по крохотному природному амфитеатру среди скал. Боль пришла через несколько секунд – и только тогда Люк осознал, что Вольф его ударил. Ударил гневно и страстно.
– Не смей! Неужели ты думаешь, что твой кровный отец – злодей и убийца? Я читал его письма – он был просто влюбленным юнцом, который честно выполнял приказы и погиб за родину. Он не хотел убивать. Мало кто из солдат этого и вправду хочет. Дитер мечтал быть со своей женой и своим сыном. А женщина, что родила тебя? Упаси тебя Господь порочить память Клары! Она была совсем еще девочкой, перепуганной одинокой матерью. Она умоляла меня позаботиться о том, чтобы ты хорошо думал о ней. Хотела, чтобы ты знал – она любила тебя больше жизни. Ей было всего восемнадцать, Люк! Она знала, что умирает, но я ни разу не слышал, чтобы она горевала о себе. Она молилась лишь за тебя и за душу Дитера.
Люк сглотнул и опустил взгляд, не в силах вынести разочарования в глазах Вольфа. Отчаянно не хотелось думать об этих юных незнакомцах как о родителях – родителях, которые любили его и даже умирали с мыслью о нем.
Гнев Вольфа еще не выдохся до конца.
– По-твоему, и я по натуре кровожадный убийца? Я ведь тоже немец, ты не забыл?
Люк, стыдясь, не поднимал глаз.
– Поражаюсь я твоему самомнению! Эта грязная и гнусная война затеяна не из-за тебя, – продолжал Вольф. – Люди гибнут по всей Европе. Твоя история – лишь одна из миллионов. Но из всех этих миллионов только ты можешь выжить – благодаря своему происхождению, благодаря Боне, которые растили и любили тебя, которые дали тебе свое имя. Не смей теперь плевать им в лицо! Они скрывали от тебя правду не потехи ради, а для твоего собственного благополучия.
Вольф отвернулся, отирая крохотные капельки слюны со рта тыльной стороной иссохшей, покрытой пигментными пятнами руки. И Люк впервые увидел его таким, каким он стал – семидесятилетним стариком.
Молодой человек перевел взгляд на отца.
– Прости…
– За что? – поразился тот.
– За то, что я не родной твой сын.
Якоб поднял голову, его глаза затуманились, и сердце Люка едва не разорвалось при виде того, как отец с трудом поднимается на ноги, отмахиваясь от помощи Вольфа. Прихрамывая, Якоб вплотную подошел к Люку.
– Ты мой родной сын – родной для меня, для твоей матери, родной внук твоей бабушке, родной брат твоим сестрам.
Он распахнул объятия. Люк без раздумий и сомнений обнял его и заплакал.
Предоставив отцу и Вольфу идти вперед, Люк помчался к ближайшему лавандовому полю, чтобы сорвать несколько лиловых стебельков – он обещал бабушке принести к ужину лаванды. Стояла жаркая душистая ночь, и на Люка волнами накатывали ароматы. Еще несколько дней, твердили ему поля, – и настанет пора готовиться к сбору урожая.
В этом году будет куда меньше наемных рабочих, чем раньше, а еще Люк слышал, что немцы собираются призывать здоровых французских мужчин в армию, на подмогу немецкой военной махине.
Он снова вернулся мыслями к тому, что после двадцати пяти лет молчания