о своем. Постепенно поминки превратились в обычную вечеринку. Только Сашкина мать, едва примолкнув, вновь начинала плакать. Остальным делалось от этих слез неловко, они отодвигались от нее подальше, пили и шептались по углам, перемигивались и смеялись. Водки было вдосталь. Стол ломился. Бутерброды с икрой, фаршированные икрой яйца, блины с икрой – без этих блюд поминки считаются недостойными. А тут еще и ломти осетрины, и лосось, правда, пересоленный и слегка подсохший, заливная рыба и горячие креветки – Сашка предпочитал рыбные блюда, и родители решили хотя бы так потешить сыночка. Когда очередное блюдо раскладывалось по тарелкам, мать всхлипывала и говорила: «А вот эту рыбку (салат, икорочку…) Сашенька очень любил». И она непременно откладывала кусочек на тарелку возле фото с черным уголком.
Потом под окном дерзко рявкнул клаксон, и поминальщики, высунувшись из окна, увидели белый «мерин», молочным пятном растекшийся внизу.
– Я с-с-с-час кину в него бутылкой! – завопил Сашкин отчим и стал продираться меж гостей от окна к столу.
Пустой бутылки, как ни странно, не нашлось, надо было сначала выпить содержимое, а пока допивали и закусывали, Лидка, на ходу запахивая плащ, босиком, неся в руках лакированные босоножки, уже сбежала по лестнице и нырнула в темное чрево машины.
Разумеется, обвинять других легко и приятно. В этом есть нечто самовозвышающее. Иное дело – задать вопрос: а сама? Вот именно – сама! Ясно теперь, что утром в воскресенье Сашка пришел ко мне уже с петлей на шее, надеясь, что мне каким-то образом удастся ее сдернуть. Каждый его взгляд умолял: «Ева, спаси!» Но я не сумела. Не смогла. Не сообразила! Вот идиотка!
Наверное, я все-таки заснула, потому что рассвет наступил очень скоро. Я лежала и смотрела на светлый прямоугольник окна, пытаясь вспомнить, должна ли сегодня являться в «Око милосердия», или мое дежурство только завтра. Выходило, что дежурство сегодня. Почему – то «Око» не бывает милосердным к своим служащим.
И вдруг Сашкин долгий, с перерывами, звонок в дверь. Я рванулась открывать – будто не было ни похорон, ни поминок, ни грубо замазанного лилового неузнаваемого лица и обрамлении гробовых рюшек. Я мчалась на звонок, бездумно веря, что Сашка вернулся. Но на пороге никого не было. Пустое крыльцо, залитое утренним солнцем. На нижней ступеньке лежала толстая коричневая папка. Я подняла ее и раскрыла. Внутри – лист твердой мелованной бумаги. В правом верхнем углу – золотой тисненый крест, а под ним короткая надпись от руки: «Вам назначается испытательный срок». И внизу черной антиквой, как приговор: «ЛИГА МАРТИНАРИЕВ».
5
Собакина вручила мне три листка сегодняшних командировок. И еще какую – то записку, на которой стоял жирный красный вопрос.
– Что это значит? – я возвратила листок с вопросом Собакиной.
– Это значит, – отвечала она тоном учительницы с сорокалетним стажем, – что Андрей Орас сегодня велел позвонить и выяснить, когда он сможет открыть благотворительный