знаний. И собачек обижаете зря.
– Да ничего такого, – возмутился Степан. – Я люблю прозрачное и без тени, без лишних конкретных оберток. Без ладана и кадил. Расчет, дробь, сумма. Сухой остаток Вашего ночного киселя, магию простого вычитания глупости из смысла. Уж и не знаю, на что такой, как я, конкретный, может рассчитывать в этом Вашем… учреждении.
Тогда горбун, нисколько не смутясь, вытянул из-под лохматой телогрейки блеснувшую золотом визитку и сунул собеседнику в руки.
– Выкинут, подплывай. Не выкинут, забегай. А работа везде одна грязь. Для таких придумаем, чтобы после руки не споласкивать. Ну, ладно. Мне то, как всегда, не по пути. А насчет всех этих… людей, которые… уроды горбатые, всюду под себя гадят и думают вечно откаяться… Это уж, будьте любезны… Сам-то пораскинь образованием.
И горбун, резко развернувшись, поплелся вбок, и через секунду серая снежная муть съела пошатывающуюся кривую фигуру.
На визитке была искусно выведена витиеватая чепуха:
«Видна какая-то ясная аномалия, – невесело усмехнулся полностью взбудораженный Лебедев. – И ведь что: тянет к себе, костыли перебирать…»
Какие-то недолгие секунды, до получаса, Степа, прибредший к искусно усеянному огнями потайных ламп симпатичному особняку, еще ошивался, охлаждая голову и успокаивая бегающие нервишки, у служебного входа, вычерчивая толстыми рифлёными подошвами готический крест у подножия единственной колоссального роста и толщины коринфской бетонной колонны, держащей игровые, танцзал и его сторожевую-компьютерную второго этажа.
Он увидел, как от парадного подъезда оторвалась во вьюгу пара темных джипов, уносящих несколько маленьких усталых созданий навстречу легким домашним снам. Ему хотелось чуть переждать, чтобы остыть и не крутиться сейчас в суете многоязычных прощаний. Ведь пора было и ему расставаться с этой весело и тепло светившейся службой, на которую стал стремительно опускаться занавес последнего акта.
В веселенько раскрашенном коридорчике спешащие на служебный «бас» чудесные девушки-патронессы, за плечами которых так, казалось, и плескались ажурные крылья двух-трех образований, одаривали Степу воздушными поцелуями, ужимками и похлопываниями по самым сокровенным местам – пустому портмоне в кармане пиджака и лысоватому шарфу, наброшенному небрежно на брюхо, чтобы скрыть вырванную трамваем с мясом пуговицу.
– Аве ву дэзанфан, Стьепа? Мекомпрене ву?
– Нон поссо аччеттрате ла суа пропоста, Степа.
Но Степа, молча и ласково улыбаясь, прошел всю анфиладу и ловко, в такт стуча зубами и пересчитав двадцать две резные вставки «модерн», вскочил в главную игровую залу второго этажа, где среди мыкавших в кучах детского ералаша скуку скакунов и тигриц с преувеличенно добрыми улыбками,