заявлении, отрытом мною следующим листом в грязной всесторонне папке:
«Прошу компетентно пришить указанное заявление младшего литературного оформителя Селезневского к его же справке от ноября о временных недееспособностях по труду и направить комплект в органы медицины ВТЭК для положительного зачисления на увольнение. И.о. гл. ред. „Наш вперед“.
Подпись неразборчиво. Но когда вы бы взялись кропотливо по буковке восстанавливать сам документик этого прячущегося за неизвестного Селезневского опасного пройдохи, вот попотели бы, впавши в ужас от развалин кривды, нагроможденных приболелым раззявой. Да, уж где тут обезмозглому Кудыбкину, или же тому нахрапистому охмуриле завскладом, перевезшему ночью на старом тарахтящем всепогодно на весь поселок мотоцикле полсклада накануне т. н. грабежа в свой сараюшко при бане. Этот подзабористей будет. Вот его еле разобранное и красиво списанное для будущих поколений следственного органа якобы, сами смекнете, заявление. Точно шайка без лейки, без дна и покрышки! Держи уши вострыми, настойчивый нос сразу учует вонь по ветру!
И.о. главного редактора трехразовоеженедельной газеты „Наш вперед“ от мл. лит. оф. Селезневского
Заявление
Прошу себя, все, что стряслось, забыть. Но присно – отказываю. Потому что я теперь – раб мечты, а она – мой.
Мечта моя – встреча, мой ответ готов. Прошу и Вас, всепожирающе чуткого к любым, даже неизвестным науке фантомам, снисхождения и в то же время без меры справедливого редактора – знаете ли.
Не задавайте ответов. Кого призовете Вы удостоверить карлика, упавшего горбом на многоцветье осенних кленовых клиньев. Вы отведаете сполна ответную пустоту. Но в руках-то, куда ни кинь, как не глянь, глянец этих случайно скрюченных, урожденных кейсом листков. Да, я сидел. Одинокий, там, на крайней скамье нашего пригородного места в виду с виду заброшенной станции эпидемий, места успокоения забредших сюда на отдых душ, отринувших всякие путы, даже и тех из них, кто бередит память во мне. Вы, ведь, как все размахнутые люди, наизусть видите и насквозь знаете наши парки в подобных отдаленных от жизни углах.
Здешняя осень безмерна. Редкие старушки, шурша тишиной, шмыгали в траве, все окропил скоротечный, неверный дождь.
А посему мне остается только опереться на Ваше всегда проверяющее доверие и вымолвить – месяц-другой-третий не хватайтесь меня, но сохраните числящиеся за мной крохи кое-какого-нибудь содержания, чтобы вовсе не остудить мою потерявшую свойство краснеть кровь. К этому взываю, обозревая перекушенный почти надвое ранее считавшийся почти новым зонт и чемоданчик, полный лежалых строк. К тому принуждают меня все эти обстоятельства, о которых, возможно, выше и ниже.
Бессменно и бессрочно шлифовал я долгие слипшиеся в годы месяцы под Вашей чуткой пятой строки наших газетных бузотеров, правя их вкривь и вкось разлетающиеся в убожестве падежи. Но настала к несчастью пора выйти и мне на тропку вечной стези и заделаться жертвой