ими визгливый толстяк в черной кепке – тот самый Жир, что закапывал яму под Берлогой. Я подошел, встал позади него, покашлял. Жир воровато оглянулся, вытер рукавом нос и буркнул:
– Чего?
Остальные расступились, знали – при старшем лучше не рыпаться. Побитый пацан сидел на земле, перемазанный глиной, и мерно всхлипывал. На меня он не смотрел, видно, ничего хорошего не ждал. Лет восемь ему было, не больше. Тощий, с путаными светлыми кудряшками, ручонки – только возьми, хрустнут. Такому бы дома сидеть, а не шляться по здешним местам.
– Где Хрящ? – спросил я Жира.
– Уехал.
Жир нетерпеливо топтался, позыркивая на дружков. Ему хотелось, чтобы я поскорее ушел и расправа над мелким продолжилась.
– Когда вернется?
– А мне почем знать? Я ему что, мамка?
– Прикажут, – зашипел я, – будешь и мамкой, и бабкой, и черт-те чем еще.
– Ну не знаю, честно, – присмирел Жир, – через неделю приходи.
– Ладно. А это у вас кто?
– Кто надо. – Жир снова начал злиться, даже покраснел под кепкой.
– Отпусти, пусть валит.
Пацан вздрогнул, поднял лицо, и я его узнал. Дней десять назад он спер у тетки сумку в автобусе – хитрый, в рваных штанах, с голодными глазами. Да, таким дома не сидится. Если он вообще есть, этот дом.
– Эй! – возмутился Жир. – Мы́ его нашли.
– Вы нашли, а я забираю.
– Не имеешь права!
Он отвернулся, кивнул остальным – мол, бейте дальше, чего стоите.
Я влепил ему оплеуху. Кепка отлетела, на круглом затылке открылась смазанная зеленкой плешь. Под вопли Жира все побежали к сараям, смешно пригибаясь, будто я хотел в них стрелять.
– Ты не понял, что делаешь! – бесновался Жир, отряхивая с кепки грязь. – Отомщу, как два пальца!
– Уж не битыми ли стаканами ты мстишь? – тихо спросил я.
Жир замер, хрюкнул, потом решился:
– Может, и стаканами! Ты карманы-то проверяй.
Отлично, вот и прояснилось – Жирова работа. Куртка тогда лежала на ящике у крыльца, я только сейчас это вспомнил. А он копал рядом, злился и думал, как меня наказать. Придумал, гаденыш. Надо было врезать ему сильнее, до звона по всему Брошенному краю. Но, в принципе, хватало оплеухи и напрочь испорченной игры.
– Чеши отсюда, хренов диверсант, – усмехнулся я, а мелкому бросил: – Вставай.
Жир выругался и вразвалку пошел по пустырю – вроде как ничего не боится и спину не прикрывает. Но я знал, что он трясется от страха, и с трудом удерживался от того, чтобы пугнуть его вдогонку.
Мелкий по-прежнему сидел в липкой жиже, только реветь перестал. Колючие глазенки смотрели на меня с восхищением. Этого еще не хватало.
– Вставай и уходи. Сегодня уже не тронут.
Он поднялся, вытер кровь с разбитой губы и серьезно заявил:
– Ну нет, теперь я с тобой.
Голос у него был колокольчатый, как у девчонки, и шея совершенно цыплячья. Но кулачки сжимались по-взрослому, словно он всегда и все решал сам.
– А ты мне нужен? – спросил я.
Мелкий пожал плечами.
– Вот и ответ. Шагай