Покидая площадь, он свернул на улицу, где располагался подвал с лавкой, в которой и должен был находиться человек, торгующий временем.
Часы с циферблатами, направленными в разные стороны улиц, висели над обшарпанной дверью. От толчка Михаила, дверь с визгом отворилась. Скрипучая лестница, ведущая вниз. Слабый поток электрического света. К полумраку пришлось привыкать.
Старая мебель. На столе – дымящаяся кружка чая с ароматом цитруса и еще чего-то очень знакомого. Но далекого и уже не встречаемого. Трава, трава полевая. Так пахла смятая постель в поле под их с Ольгой телами.
– Ничего,– произнес один из парней, осмотревший соседние помещения.
– Ничего, – эхом повторил Михаил.– А это что?
Он поднял с пола листок бумаги, на котором было написано:
«Я доигралась. Даже в самых несложных играх нужен перерыв. Я беру тайм-аут».
– Это ее рука.
– Да, хотя фраза несколько изменена, – Михаил сунул листок в карман. – Проверьте все здесь!
Четверть часа поисков не дали результата. Михаил тер виски. Что-то было здесь в этом месте притягивающее, кроме аромата чая, кроме почерка ушедшей на клочке бумаги. Что? Тикающие часы на стене? Нет. Подобных полно в каждом доме. Их ход как связь с человеком, распоряжающимся невозможным – манипуляцией временем?
Еще недавно он говорил мотогонщику, что непонимание порождает страх. Теперь он осознавал это сам. Непонимание происходящего и явно относящегося к нему. Страх. Не тот, что пугает осознанием твоего мизера перед превосходством врага, а тот, когда ты осознаешь притяжение к себе чего-то ужасного, необъяснимого.
Он сидел, раскачиваясь в старом кресле-качалке. А парни боялись произнести хоть слово, боясь отвлечь его от размышлений.
– Полынь,– прошептал Михаил. – Ароматом полыни пахли руки матери…
Он возвращался к семье. Двое суток спустя. Покрасневшие глаза Ольги, темные круги под ее глазами. В них опаска и непонимание. Сухие фразы и прохладные объятия. Обрадованные крики мальчиков. Поздний ужин. Бессонница. Бессонница как время раздумий, а не как патология.
Запах полыни выскользнул из памяти. Заботливые руки матери – это все, что он помнил. Каждый заусенец, каждую трещинку на кистях, каждую полоску вен. Ни лица, ни образа. Даже смутного силуэта. И слова отца без единой капли горечи в голосе: «Она ушла туда, откуда не возвращаются». Как ушла и почему так рано? Никто и никогда не говорил об этом. Ни сам отец, ни люди, приходящие в дом. Люди в темных одеждах, в одеяниях, так пугающих растущего Михаила. Он помнил их взгляды. Они остались в его памяти, и с каждым моментом взросления он пытался понять смысл этих взглядов. В них он видел жалость и алчную зависть, даже открытую ненависть. И что-то еще, что он не смог распознать и до этих дней.
Собрание людей в их доме за большим круглым столом. Речи, наполненные словами, непонимаемыми подростком. Слова на незнакомом языке, от которых волосы становились дыбом. Михаил выбегал из дома и прятался в соседних подвалах и на чердаках. Он приходил в школу неподготовленным. И как результат –