своем месте.
Блондинка подошла к нему.
– Никольников, брысь, и побыстрее!
Никольников, подхватив свой портфель, тут же исчез.
– Чего стоишь? – Блондинка посмотрела на Алю. – Садись! Ну и я, если не возражаешь!
Ошарашенная, Аля медленно опустилась за парту. Обернулась – бледная Волкова сидела на месте и что-то сосредоточенно писала в тетради. Что писала? Странно. Был урок биологии, задания еще не дали, и пока писать было нечего.
После школы Оля – так звали блондинку – ждала ее на улице.
– Ну что, пошли?
Аля кивнула.
По дороге купили мороженое. Оля рассказывала ей про свою жизнь. Выяснилось, что Олин папа – музыкант, играет на баяне, а мама – танцовщица, балерина, работают они в знаменитом ансамбле «Березка».
Оля рассказывала, что родителей почти никогда не бывает дома – гастроли. Живет она с няней Дашей, да и слава богу. По родителям, конечно, скучает, но без них тише и спокойнее – никто не контролирует уроки и не приказывает, когда возвращаться с прогулок. А Дашку всегда можно уговорить. В выходные Оля предложила сходить в зоопарк, а после посидеть в кафе-мороженом.
«Кажется, у меня появилась подружка», – с восторгом подумала Аля, надеясь, что Софья Павловна отпустит ее в выходной.
Но, придя домой и вспомнив свое сегодняшнее унижение, отказалась от обеда и пошла к себе. Легла и заплакала. Оля – это, конечно, здорово! Спасибо ей пребольшое! Но все равно она здесь чужая. И всегда будет чужой – сиротой, тихой провинциалкой, да что там – деревенщиной! И никогда она не будет своей. Такой, как эти шустрые, говорливые и смелые девочки. Она, Аля, другая.
Постучавшись, заглянула растерянная и обеспокоенная Софья Павловна.
– Аля, в чем дело?
Громко всхлипнув, Аля ответила, что все хорошо.
– Ты плачешь? Тебя кто-то обидел?
Ничего не ответив, Аля расплакалась еще пуще.
Софья Павловна присела на край кровати.
– Так, давай все по порядку. И ничего не скрывай, поняла?
И Аля все рассказала. И про «ободранную», и про «жалеют», и про «деревню, которой тут не было». Все.
– Все правильно, – неожиданно заключила Софья Павловна. – Это я виновата. Не реви, девочка, мы все исправим – я тебе обещаю.
К вечеру появилась Стефа, яркая женщина непонятного возраста – то ли тридцать, то ли пятьдесят. Потом оказалось, что ей хорошо к шестидесяти.
Стефа была некрасивой, но очень фигуристой. Одета она была потрясающе. Не выпуская из тонких, узких губ длинную черную тонкую сигарету и надев на запястье бархатную подушечку, утыканную иголками, Стефа крутилась вокруг Али, подкалывая ткань, и не переставала болтать.
Алю ни о чем не спрашивали, словно она была бессловесным манекеном, Стефа отдавала короткие команды:
– Повернись, встань ровно, выпрями спину.
А Софья Павловна строго смотрела на внучку и молча кивала: мол, слушайся Стефу!
Уставшая, Аля ни о чем не спрашивала. Ей вдруг стало