Поэтому зимой все уроки физкультуры проходили в лесу. Это означало, что в дни с физкультурой мы тащим в школу лыжи и палки. А для меня это означало, что свой портфель мне придется нести самой, потому что Генка тащит четыре лыжи и четыре палки. А еще в этот день придется мне прогулять все уроки, точнее прокатать, потому что сложно найти более неспортивного человека, чем я.
Когда весь класс, проехавшись в лесу по лыжне вместе с учителем, возвращался в школу на уроки, я стояла еще только в начале лыжни. Обычно я стояла долго, потому что ждала попутного ветра в спину, который иногда дул так, что и палки были не нужны. Правда, иногда он дул в обратную сторону, и мне приходилось становиться задом к лыжне, чтобы доехать до места назначения. Я так делала потому, что не любила, нет, просто ненавидела кататься на лыжах. А еще я считала, что любой человек в здравом уме должен так делать. Все должны стоять и спокойно ждать попутного ветра. Но пока только я была в здравом уме.
Поначалу меня ругали, потом смеялись, но в конце концов, оставили в покое, потому что человека, который ждет попутного ветра, стоя в лесу, не так-то просто в чем-то убедить.
Я стояла в лесу одна (спокойно, дети 21-го века), и никто меня не искал. Мне не было одиноко – вокруг были елки. Дождавшись попутного ветра, я продолжала стоять, потому что дальше за меня все делал ветер. Иногда ждать приходилось долго, может быть, ветру надоедало, что два раза в неделю в лесу стоит одна и та же девчонка и чего-то от него требует. Когда в спину начинало дуть, я недовольно ворчала:
– Ну наконец-то! Уже все уроки, наверное, кончились.
Вообще-то я была только рада, когда меня придувало к закрытой школе и можно было спокойно идти домой (не виновата же я, что они меня не подождали со своими уроками). Но ветру лучше об этом не знать, а то совсем обленится.
Когда же было ветрено, то я вваливалась в класс посреди уроков заснеженным сугробом.
Да, спорт меня совершенно не интересовал, и я не интересовала спорт. Но, когда ко мне подошла моя одноклассница Анька и спросила, не хочу ли я поехать на тринадцати километровую лыжню, которую проложили в лесу для безумных лыжников, каждую зиму истязавших себя лыжами в наших лесах, я, даже не раздумывая, сразу согласилась. Анька спросила, а я ответила, потому что я завидовала ей, а она завидовала мне. И наша черная зависть свела нас крепче самой крепкой дружбы.
Я уважала Аньку за то, что она познала жизнь. А завидовала, потому что она была, по словам взрослых, «из неблагополучной семьи». Анька могла гулять на улице сколько угодно, хоть до утра, никто ее не звал с балкона, как остальных детей, никто не искал, когда она не приходила к девяти часам вечера, – не это ли счастье? Она могла ходить в любой одежде, в какой захочет, даже без шапки в мороз, или в кедах по снегу. Да, повезло, не то что мне, которую закутывали в шубы-шапки-шарфы, а мама еще и вязала мне шерстяные штаны. Анька могла есть что хочет, а могла и не есть вообще, никто не заставлял ее три раза в день принимать питательную и калорийную пищу, а я уже совсем замучилась со своими родителями.
Однажды я все это высказала маме в ответ на ее неправомерные требования непременно