воет уныло,
маленькая летучая мышь
в воздухе расправляет крылья,
рассекая ночную тишь.
и воскресают лесные духи,
разбредаются по косогорам,
совы ухают, как старухи,
нестройным скрипучим хором.
воздух чист и хрустален,
ночь волнительна и шумна,
заползает в открытые окна спален
огромная оранжевая луна,
напевает страшную колыбельную,
наводняет спальню белёсым светом,
и ворочаются нервы на постелях,
и кошмары складываются в сонеты.
мерцают холодом звездные тела,
рассыпанные по бездушному небу,
оживают духи, чтоб завершить дела.
и действительностью делается небыль.
воздух хрупок и холоден,
призрачна и бестелесна ночь,
бессилен светлый, сияющий день,
не в силах Всемогущую превозмочь.
Ночь – полноправнейшая царица,
пугающая, не знает пощады,
не понять – явь, или просто снится,
что восстают обитатели ада.
Наследственное
дед курил, и отец курил,
седобородым дымом воздух рябя,
так и я – симметрия перил,
отражаю на лестнице наследственности себя.
дед суров, и отец суров,
резким словом взрезают длань,
так и я – оскалившись, повторяю львов,
на охоте заметивших молодую лань.
дед бывает злым, и отец – злой,
как секирой оба рубят зазря,
папа редко играл со мной,
чаще обзывал обидным – «фря»,
когда не постился, клал пасьянсы,
сшибал в «Чапаевцах» шашки влёт,
читал мне вслух истории Туве Янссон,
однажды перестал отмечать Новый год.
дед воспитал двоих сыновей,
мой отец на него не похож совсем,
так и я – ото всех почти ничего во мне.
изломанная линия перекрестных схем.
Судьбы
на Женевской набережной, в кафе «Шалот»,
за четвёртым столиком, у прохода,
Анна-Мария ежедневно ждёт
печальный рык парохода,
что раздаётся в четыре часа пополудни,
не различая выходные и будни.
на Женевской набережной, в кафе «Шалот»,
Жан Вермель, расположившись за стойкой,
рассматривает женскую фигуру, который год
в три пятьдесят заказывающую лимонную настойку,
изящный силуэт ловко опрокидывает бокал,
и ждёт пароходного гудка.
в три пятьдесят на пароходе Мишель Бергу
вытягивается по стойке «смирно»,
стараясь разглядеть на берегу
Марлен, держащую на руках малышку Римму,
капризно выкидывающую предложенных кукол,
вздрагивающую от пароходного звука.
в четыре ровно по набережной несётся Полли,
на лету подхватывая улетающую шляпу.
торопится, чтобы насмотреться вдоволь
на капитана, спускающегося по трапу,
неторопливо, чинно, будто бы царь зверей,
снисходит