боя. Однако, возможно, это объяснялось только тем, что на нем был прочный, застегнутый на все молнии лётный комбинезон.
Пилот лежал на спине. Одна рука была неестественно вывернута и торчала вверх. Лицо летчика было совершенно черным.
Неожиданно откуда-то появился мальчишка лет десяти – двенадцати. Этот юный берлинец осторожно вскарабкался на руины цветочного магазина. Никто из прохожих даже не обратил на него внимания. <…>
Что же задумал этот берлинский сорванец? Поглядывая по сторонам, мальчишка осторожно приблизился к мертвому пилоту. <…> Он попытался – насколько это было возможно – спрятать свою добычу. Бросив быстрый взгляд на людей, стоявших внизу на улице, он замер в нерешительности. Никто из стоявших внизу прохожих все еще не произнес ни слова. Тогда паренек начал осторожно спускаться вниз. Едва его маленькие ноги в рваных башмаках коснулись тротуара, как он, прижав свою добычу к груди, со всех ног бросился прочь.
– Он взял парашют! – крикнул какой-то мужчина.
– Стой, парень! – раздался голос из толпы.
– Это же запрещено строго-настрого…
– Да пусть он бежит, – заметила миловидная юная девушка. – Пусть его мать порадуется красивому шелку…»
Этот датский журналист встречал на улицах Берлина и других детей.
«Вблизи старой помпы на разбитых рельсах стоят поврежденные во время бомбежек трамваи. В них выбиты все стекла. В корпусе видны отверстия от пуль и многочисленные вмятины. На земле валяются обрывки контактных проводов.
Две маленькие девочки ползают на подножках вагонов. Одна из них держит в руках потрепанную куклу. Себе на голову она повязала платочек, точно так же, как это обычно делают женщины в России и Польше. Другая девочка раздобыла где-то кусок грязной простыни: это у нее фартук, который доходит ей почти до пальцев босых ног. У обеих девочек очень серьезные лица. Слишком серьезные. Дело в том, что они играют. Но что же это за игра?
– Я беженка с Востока, а она из НСФ [NSY – национал-социалистическая народная благотворительность], – охотно поясняет маленькая мама с куклой, когда я обращаюсь к подружкам. – Здесь, в этом трамвае, раздают пищу беженцам на вокзале: там меня и моего ребенка накормят. Мы уже двадцать два дня ничего не ели… А на другом трамвае мы хотим поехать в Тюрингию. Там нам дадут новый домик. С садиком. И там не бывает воздушной тревоги. И русские туда никогда не придут. А потом наш папочка вернется с войны…
– Тогда, наверное, и твоя мамочка тоже поедет с тобой в Тюрингию? – прерываю я маленькую «беженку».
– Мамочка? – переспрашивает малышка протяжно. На какое-то время она замолкает. Потом с грустью в голосе говорит: – Нет, мамочка пропала, когда нас везли на поезде…
– Ее маму расстреляли, – поясняет ее подружка».
И это тоже Берлин в конце февраля 1945 года.
«Потрясающая сцена на Фоссштрассе. Из развалин универмага «Вертхайм» выбегает какая-то женщина. Она кричит и размахивает руками. Создается