Уиллоби и всего, что его касалось, приводило ее в отчаяние, и как мать и сестры ни пытались отвлечь Марианну, это было невозможно, ведь, о чем бы они ни начинали разговаривать, избежать предметов, которые напоминали ей о нем, не удавалось.
Глава 16
Марианна не простила бы себе, если бы смогла уснуть в первую ночь после разлуки с Уиллоби. Ей было бы стыдно смотреть в глаза сестрам и матери, если бы на следующее утро она не поднялась с постели еще более нуждающейся в отдыхе, чем легла накануне. Но такой позор ей, пожалуй, не грозил. Она провела бессонную ночь и почти до утра рыдала. Она встала с отчаянной головной болью, была не в силах даже говорить и отказалась от еды, причиняя боль матери и сестрам, но упрямо отвергая их настойчивые попытки утешить ее. Чувствительная натура, что ж тут поделаешь?
После завтрака она отправилась гулять в одиночестве и долго бродила по деревне Алленхейм и ее окрестностям, предаваясь воспоминаниям о прошлых радостях и проливая слезы о том, что все они остались позади.
Весь вечер ее терзала та же тоска. Она играла песни, которые так любил слушать Уиллоби, дуэты, в которых часто сплетались их голоса. Временами она неподвижно сидела за инструментом, всматриваясь в строчки нот, которые он для нее переписал, и в конце концов ее сердце исполнилось такой тяжестью, что больше не могло впитать ни капли грусти. Ее горе каждый день получало обильную пищу и потому не уменьшалось. Она проводила долгие часы за фортепьяно, при этом то пела, то рыдала, часто вообще лишаясь голоса от слез. В книгах, как и в музыке, она выискивала только страдание, которое дает сравнение прошлого счастья и горечи настоящего. Она читала только то, что им так нравилось читать вместе.
Такая неистовая скорбь, конечно, не могла продолжаться вечно. Через несколько дней она перешла в спокойную, тихую меланхолию. Но она не оставила ни свои ежедневные занятия, ни одинокие прогулки, ни тягостные размышления и поэтому временами все же была подвержена бурным припадкам отчаяния.
Писем от Уиллоби не было, да Марианна, казалось, их и не ждала. Ее мать была очень удивлена, а Элинор чувствовала нешуточную тревогу. Но миссис Дэшвуд, когда было необходимо, всегда умела находить объяснения, во всяком случае такие, какие ей самой казались вполне удовлетворительными.
– Вспомни, Элинор, – говорила она, – как часто сэр Джон сам привозит наши письма с почты и отвозит их туда. Мы ведь понимаем, что необходимо сохранять некоторую секретность, и надо признать, что о ней не могло быть и речи, если бы их переписка проходила через руки сэра Джона.
Элинор не могла отрицать справедливость этого соображения и честно попыталась уверовать, что таких опасений достаточно для их молчания. Но был один простой, бесхитростный и очень эффективный способ узнать правду, и, по мнению Элинор, им было просто грех не воспользоваться.
– А почему бы вам прямо не спросить Марианну, – сказала она, – помолвлена она с Уиллоби или нет? Такой вопрос в устах