подумал старик, – а война ведёт меня…»
Он нахмурился. И если бы Елюй Чу-цай увидел его лицо в эту минуту, то испугался бы. Старик не всегда успевал осмысливать свои порывы. Но в этот раз он просто собирался с силами. Наконец, он втянул в лёгкие воздух и сказал твёрдым голосом:
– Да, настала счастливая луна.
Елюй Чу-цай согласно склонил голову.
– Я был прав, – сказал старик и указал хлыстом в чёрный зев ущелья. – Мы пойдём здесь.
Елюй Чу-цай поспешно согласился:
– Разведчики говорили, что проход опасен, но, как ты верно решил, переход займёт пять-шесть лошадей, и, главное, наше появление с той стороны непроходимых гор будет неожиданностью для подлых хорезмитов.
Старик молчал долго. Потом сказал:
– Вот ты умный. Мы старые товарищи. Тебе не нужна война. Ты не любишь охотиться. Ты только глядишь в свои свитки. Что там есть, кроме нарисованных крючочков? Не берёшь добычу. Одет даже как пастух.
– Я простой человек, великий хан, – ответил Елюй Чу-цай.
– И что?
– Мне мало этой добычи, и поэтому я не беру её.
– Как это «мало добычи»? Возьми больше!
– Когда не можешь взять всё, не надо ничего. Вот моя беда.
– Если бы я понимал тебя, кидань.
– Скорее, мой разум не достиг твоей мудрости, – улыбнулся советник. – Я лишь хочу понять то, что тебе уже давно понятно.
Старик повернул к нему свое потемневшее лицо.
– Тогда знай, хитрый кидань, – тихо прохрипел он, – что не я веду войну, а война ведёт меня.
Елюй Чу-цай поймал страшный взгляд старика и, испуганный, спешно прижался лбом к голове коня.
Старик оглядел своё окаменевшее войско, поднял хлыст и направил его вперёд.
– Кхэй! – проревел он неожиданно окрепшим голосом.
И вся огромная масса монголов разом сдвинулась с места и с грохотом покатила серой лавой в ущелье, по которому вовсю уже свистал ветер ибэ.
Дети новолуния
И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло.
Достиг я высшей власти.
1
Глубокой ночью, задолго до наступления часа тигра, сбитые посредине широкого загона в плотное стадо овцы забеспокоились. То ли запах, то ли звук, но что-то определённо враждебное подняло на ноги крайних и заставило напряжённо вслушиваться в бездонное дыхание обледенелой степи. В кратком их перханье слышалась недоуменная встревоженность. Как будто им самим было странно, откуда взялось зыбкое чувство тревоги в таком неподвижном, таком умиротворяюще покойном свете огромной луны. Ведь луна – это настоящий друг для пугливых овец, сторонящихся каждой тени.
Под мертвенным лунным светом голубели две бедные юрты пастухов-кочевников. Из одной ещё струился слабый дым, но все обитатели их уже уснули. Прежде чем завалиться на кошму, мужчины