который будет угодно достучаться до небес, а того гляди, может и подальше заглянуть разрешат?
Мои опыты на границе семнадцати-восемнадцати лет. О всём предшествующем этому возрасту можно упоминать только в связке со «временем», «времяпрепровождением», «протяженностью», но никак не с жизнью, ибо те года осенены бездумной формой существования, в путах которой, до поры, пребывает любой, кто только начинает обмываться потоками мировых и исторических закономерностей. Семнадцать лет впитывания и практически никакой обработки разразились интенсивным перелопачиванием скопившихся переживаний от детства и отрочества. В них-то меня и смутили вещи, объяснить которые мне всё никак не давалось. Пробы найти вожделенную подсказку проваливались одна за другой, и причина моих проигрышей была в слишком большом расчёте на других людей; я пришёл к той народной мудрости, гласящей: «Если хочешь что-то сделать хорошо – делай это сам», которая и продала мне билет на рейс судьбы экспериментатора. Есть разные опытники: одни боязливы, ползут миллиметровыми рывками; они по сто раз заводят одну и ту же пластинку, где уже не игла способна отклониться, а скорее механизм самого патефона прикажет долго жить; другой вид – это настоящие экспериментаторы, рискующие пойти во все тяжкие, готовые вколоть какую-то плохо опробованную инъекцию не на подопытных грызунах, а на себе самом; я благоволю такому типу, он не побрезгает вылепить из себя что-то такое, чего могут бояться, в других случаях – над чем можно посмеяться, но суть, как в первом, так и во втором вариантах одна – это неустрашимость перед выдвиганием своего «Я» на место испытуемого. Так поступил и я, когда понял, что ни один человек на этом свете не сможет выручить меня с ответами на мои вопросы. Кто-то попробует проткнуть меня упрёком, мол: «Да как семнадцатилетний юнец мог создать такое представление о людях, когда он и искать-то толком ещё не умеет?!», но позвольте мне бережно отвести вашу шпагу моей скромной, но всё же имеющей какой-то вес контратакой – если ответственность за столь молодую смерть и лежит на плечах моих исследований над телом и разумом, то разве не оказал я милость всему мировому сообществу? Окажись, – ибо неведомо и навряд ли уже станет известным мне, так оно на самом деле или нет, – эти манускрипты кладезем знаний для прогресса, разве не хорошо, что юная душа не стала тянуть резину и решила взять всё и сразу; плохо ли не дожидаться сорока, а то и пятидесятилетнего возраста, когда назревает заветное «Пора браться за работу!»? Я вижу поистине великую услугу, если человек не оттягивает всё до последнего срока, а находит силы принять общечеловеческий долг прямо сейчас. Будучи по Вашему мнению, начав свои опыты лишь навострившись в поиске нужных мне людей, я бы тем самым просто на всего отдалил то, что со мной произошло уже сейчас; не в двадцать, так в тридцать; не в сорок, так в шестьдесят; суть этого мероприятия неизменна – конец, как у всего нашего рода, один.
С этим напутствующим экскурсом, позвольте