выбраться они не смогут, двери заклинило в результате ударов о воду и дно. Трое погибли, местонахождение еще двоих установить не удалось, есть предположение, что один из пропавших – пилот, труп которого мы обнаружили в командной рубке. По сообщению пассажиров, воздуха у них осталось немного. Минимум – на полчаса, хотя сообщение не удалось принять полностью.
Чугунков тут же поднялся.
– Полковник Свиридов, немедленно начинайте спуск тамбур-трапа для эвакуации пассажиров, – сказал он. – Сколько человек вы можете поднять за один раз?
– Шестерых, – ответил Свиридов, вытянувшись по стойке «смирно», чем вызвал едва заметную усмешку генерала Чугункова. – Разрешите идти?
– Идите! – раздраженно ответил Чугунков и добавил ему в спину: – И не забудьте проследить, чтобы спасатели взяли кислородные баллоны для тех, кто останется в самолете. Когда вы будете присоединять свой тамбур-трап, из салона могут выйти остатки воздуха…
– Так точно, господин генерал! – Свиридов чуть каблуками не щелкнул, стремясь показать, что он все помнит и сделает все правильно. – Разрешите идти?
– Да идите, черт вас возьми! – уже не скрывая раздражения, заорал Чугунков и вновь всем корпусом повернулся ко мне.
– Менделеев жив или он среди тех трех погибших? – спросил он.
– Не знаю, – ответила я. – Акустический контакт с салоном самолета был очень слабым, неустойчивым. А времени – в обрез. Мы не имели права задерживаться, чтобы выяснять это.
– Конечно, – сказал, тяжело вздохнув, Чугунков. – Вы поступили правильно…
– Константин Иванович, – сказала я, увидев, что мы остались в кают-компании одни. – Я не все сообщила из того, что передали с самолета.
Чугунков внимательно посмотрел на меня.
– Ну, что еще там стряслось? – спросил он напряженным голосом.
– Причиной катастрофы послужил взрыв в носовом отсеке самолета, – ответила я. – Однако, насколько я знаю теорию авиационных катастроф, в носовой части просто нечему взрываться…
– Кроме взрывных устройств, – перебил меня Чугунков. – Ладно. Об этом мы с тобой пока даже рассуждать не можем. Придется ждать, когда поднимут пассажиров. Гадание на кофейной гуще – не наш метод.
Чугунков замолчал. Мы оба молча сидели за столом и пили – я чай, он – кофе. Чашки приходилось держать в руках, потому что бортовая качка усилилась и на столе чашка просто не удержалась бы.
Молчание не успокаивало, а скорее наоборот – раздражало меня.
«Ну, что ты молчишь? – молча обращалась я к Чугункову, изредка отрывая взгляд от своего стремящегося выплеснуться из чашки чая и поглядывая на генерала. – За друга своего переживаешь? Ну так отдал бы приказ этому Свиридову, чтобы тот в нарушение всех наших неписаных законов первым поднял на борт твоего Менделеева. Свиридов обязательно так и сделал бы – он, судя по всему, обожает лизать задницы начальству… Интересно мне, генерал, заглянуть в твою черепушку, о чем ты сейчас думаешь?»
Чугунков