поджимает губы тётя Нонна. – Дорогой, нельзя ли…
Они не знают в деталях, но чувствуют – что-то не так.
– Нам что, уже сворачивать? – огорчается тётя Соня. – Эх… Совсем не погуляли в этот раз…
– Мороженого не досталось, – угрюмо соглашается Ёлочка.
Я, как могу, тащу их за собой, в проход между домами, между коваными железными оградками и сверкающими начищенной медью крышами над входами в подвальчики, мимо вывесок, набранных старой орфографией (аутентичность так аутентичность!), мимо всех этих милых, родных примет моих Патриарших, откуда теперь приходится бежать со всех ног.
Кажется, улица опустела. Над прудом по-прежнему поднимается туман; мы одни – мы четверо и девушка на скутере. Кажется, отстала – фух, пронесло, всё-таки оказалась не дурой, поняла, что кое-куда лучше не соваться.
Тётя Соня начинает вдруг рассказывать, как они после войны возвращались в коммуналку, «а все окна побиты, а вся мебель вынесена»; тётя Нонна в ответ вспоминает, как пробирались из Новороссийска домой в Таганрог сквозь кольцо Красных войск после эвакуации Добровольческой армии в Крым осенью 1919-го, и я уже почти начинаю верить, что всё образуется, как эта проклятая девица влетает в проход за нами следом.
Проклятье!.. Ну почему, почему мне не дают поговорить с родными?!
Я не должен злиться. В моем возрасте это вредно, несмотря на все успехи здешней медицины. Несмотря на то, что в году две тысячи пятидесятом молодёжь рассекает на всяких причудливых девайсах, а я, помнящий додревние «Победы» и «Москвичи» на дорогах, помнящий дровяные сараи в городских дворах и телевизоры «КВН», где экран с ладошку – я прихожу на Патриаршие вспомнить. Поговорить с теми, кто дорог. Среди сверкания голограмм, среди новых фасадов – которые «как настоящие», вот только кое-кому дышится меж них тяжело – увидеть тех, кого я только и могу увидать здесь.
Девчонка почти налетает на меня. Скутер резво тормозит, возмущенно верещит сигнал тревоги.
– П-простите… – лепечет вроде как растерянно. – Но я почувствовала… Я увидела…
– Что же вы могли увидеть? Старого человека в обществе трёх пожилых, но элегантных дам?
– Они… они… – слова застревают у неё в горле.
– Сказки, – говорю я, глядя ей прямо в глаза. – Сверхъестественного не бывает. Это вам скажет любой учёный, а я, как-никак, молекулярный биолог. Нет ни упырей, ни зомби, ни вампиров, ни ходячих мертвяков. Ничего этого нет. Зрение нас частенько обманывает, Настенька.
Она вздрагивает.
– О-откуда вы знаете…
– У вас наклейка сбоку скутера, – говорю я небрежно. – И, что бы вам ни показалось, что бы вы ни почувствовали – это именно что «показалось».
– А почему вы думаете, что мне именно «показалось»?
– Потому что я автор. Мы несколько не от мира сего. Когда людям что-то кажется, мы, как правило, замечаем. Ведь может выйти отличный сюжет для визуалки.
– Автор? А что вы визуалите?
– О, дорогая Настя, я ничего не визуалю, я пишу тексты. Такие, знаете ли, старинные, буквами…
– Ну