ему благоприятствовала: снег был плотным, мороз – небольшим, ветер – попутным. Тундра выглядела ровной, как убранная инеем постель, загадочно молчаливой, отливающей серебром. Этот драгоценный блеск словно бы намекал: покопайтесь, люди, в вечной мерзлоте и найдете все, чего душа желает – и нефть, и золото, и алмазы.
Один раз они остановились, чтобы покормить собак, а на середине дороги сменили упряжку. В этом месте было разбито кочевье: три юрты, полтора десятка девиц и молодых парней, котел с кипятком и сотня ездовых псов. Бабаева, лидера гонки, встретили с музыкой – били в бубны, дудели в берестяные рога и гоняли магнитофон с патриотическими песнями. Али Саргонович выпил чаю из огромной кружки, съел пару галет и, чтобы не обидеть молодежь невниманием, произнес краткую речь. Суть ее сводилась к тому, что гусям и медведям завтра придется несладко.
В восьмом часу вечера нарты въехали на главную и единственную площадь Талды-Кейнарска. О том, что здесь жилой пункт, отмеченный на карте, говорили здания школы, больницы, почты, магазина со складами и местной администрации. За ними ряд за рядом тянулись юрты, сотни юрт, похожих на меховые конусы с рожками шестов при вершинах. Взмывали к блеклому небу дымки, говор людей мешался с собачьим лаем, скрипел снег под полозьями нарт, развевались флаги над школьной крышей, а за рубежом цивилизации, за крайними шатрами, колыхалось море оленьих рогов. До этого дня Бабаев даже не представлял, что в одном месте могут собраться столько оленей – больше, чем антилоп в заповедниках Кении, больше, чем верблюдов у всех арабских шейхов. Север был к человеку суровее, чем юг: статистика утверждала, что туарег в Сахаре способен выжить с двумя-тремя верблюдами, а в тундре каждый, считая младенцев, нуждался в десятке оленей.
Нарты остановились. Бабаева встречала тысячная толпа, всюду мелькали темноглазые смуглые лица, крутились под ногами взрослых ребятишки, похожие в своих кухлянках на меховые шарики. К Али Саргоновичу приблизился осанистый талды-кейнар, Каквыргин Шульман из избирательного штаба, и сообщил, что комната для гостя готова – ночевать предстояло в лучшей больничной палате. Не хочу в больницу, хочу в юрту, сказал Бабаев, и Каквыргин одобрительно кивнул.
– Тогда прошу ко мне, гость дорогой. – На русском он говорил чисто, без акцента. – На песцовых шкурках спать будешь! Жена уже мацу печет, сын олешка режет, дочки гуся жарят! Все свежее, кошерное!
– Это почему же к тебе? – заспорил Гутытку, выбираясь из нарт. – Или у меня юрты нет? И маца тоже найдется, и олешек!
– У тебя двадцать оленей, а у меня четыреста, – с важным видом произнес Каквыргин Шульман. – У тебя одна юрта, а у меня пять. У тебя радио на батарейках, а у меня бензиновый движок и телевизор. И ни жены у тебя нет, ни сына, ни дочерей. Молод ты еще, Гутытку! Не по чину тебе таких гостей принимать!
Надо же, четыреста оленей, пять юрт, да еще с телевизором! подумал Бабаев. Впрочем, почему бы и нет?… Есть новые русские, почему не быть новому талды-кейнару?…
Он улыбнулся Гутытку – мол, не огорчайся, джадид! – и зашагал за Каквыргином. Толпа перед