махал шашкой. Как известно, вполне «серьезно» отнеслись к деятельности Гумилева и сотрудники ПетроЧК… Не станем углубляться в трагедию 1921 года – скажем лишь, что в тех кровавых и темных событиях Гумилев явно не выглядит какой-то случайной жертвой, вдруг попавшей под жернова «красного террора».
Но необходимо в таком случае помнить про особый ракурс, всегда отличающий точку зрения «свидетеля истории» от точки зрения непосредственного участника событий. И войну, и революцию, и контрреволюцию Гумилев, в отличие, скажем, от Блока, Ходасевича или Голлербаха, видит всегда в буднично-бытовой конкретике, событие для него не отвлекается от своей жизненной формы «воплощенного факта». «Все, что ты читал о боях под Владиславовом и о последующем наступлении, я видел своими глазами и во всем принимал посильное участие», – пишет Гумилев М.Л. Лозинскому 1 ноября 1914 г. (Изв. АН СССР. Сер. Литературы и языка. 1987. № 1. С. 72–73). Это-то «ты читал, а я видел своими глазами и принимал участие» нужно непременно держать в уме, знакомясь с рассуждениями мемуаристов о гумилевской «наивности» и «аполитичности». Никогда не воевавший Ходасевич купно с никогда не воевавшим Голлербахом утверждают, что в оценке войны и революции Гумилев, около трех лет просидевший в окопах на передовой, а 1917 год проработавший в структурах российского Генерального штаба, был наивен как дитя!.. Кстати, ничего конкретного об этих «наивных суждениях» никто не сообщает. Нимало не пытаясь обидеть Ходасевича и Голлербаха и вполне признавая их право строить свою «политику», опираясь на свой исторический опыт, заподозрим все же, что Гумилев, у которого этот опыт был иной, мог бы в свою очередь отметить «детскую наивность» в суждениях собеседников.
Здесь, впрочем, нужно вспомнить про одно краткое, но чрезвычайно любопытное свидетельство Ахматовой, относящееся еще к довоенным «башенно-вячеславо-ивановским» годам в жизни Гумилева (1908–1911): «Гражданское мужество у него было колоссальное, например, в отношениях с Вячеславом Ивановым. Он прямо говорил, не считаясь с тем, что это повлечет за собой травлю, может быть. Всегда выражал свое мнение прямо в глаза, не считаясь ни с чем – вот это то, чего я никогда не могла» (Лукницкая В.К. Материалы к биографии Н. Гумилева // Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. Тбилиси, 1988. С. 47 (Век ХХ. Россия – Грузия: сплетение судеб)). Помню свое недоумение после прочтения этих строк впервые в 1988 году, когда я, наслушавшись рассказов об «аполитизме» Гумилева, действительно свято веровал в то, что ни о чем другом, кроме стихотворчества, Николай Степанович никогда и ни с кем – а уж тем более с Вяч. И. Ивановым на «башне», – не говорил. Но в таком случае о каком «гражданском мужестве» может идти речь? Какое гражданское мужество требуется в беседе на формально-поэтические темы? Уж больно отвлеченная проблема! И действительно, попробуем себе представить: набрался юный Николай Степанович Гумилев гражданского мужества – да и резанул в глаза Иванову правду-матку:
– Воля