нуждам предлагал А.П. Селивановский. У него Гумилев – полностью опустошенный, побежденный и раздавленный революцией враг, воспевший перед смертью свою собственную, вражескую гибель. «Гумилев, – пишет А.П. Селивановский, – учил свое социальное поколение не только жить и властвовать, но и умирать, не бояться смерти, как “старый конквистадор”… И немудрено, что Октябрьскую революцию Гумилев встретил без колебаний – в том смысле, что он был заранее подготовлен к контрреволюционной позиции. Из послереволюционных его стихотворений нужно выделить стихотворение “Заблудившийся трамвай”, особо интересное потому, что оно вскрывает ощущения русского фашиста, предчувствующего свою близкую гибель. <…> “Трудно дышать и больно жить”, “навеки сердце угрюмо”, – таковы предсмертные самоэпитафические признания Гумилева. Вождь акмеизма, враг пролетарской революции с начала и до конца, Гумилев закончил свою жизнь в 1921 году как участник белогвардейского заговора, и к этому времени его поэзия "цветущей поры" дала глубокую трещину. Он был побежден – в этом смысл такого психологического документа, как «Заблудившийся трамвай"» (Селивановский А.П. Октябрь и дореволюционные поэтические школы // Селивановский А.П. В литературных боях. М., 1959. С. 274–276). Так вот и нужно опубликовать "Заблудившийся трамвай»(и все подобное) – в назидание подрастающим поколениям. Пусть видят, как корчится русская фашистская гадина под железной пятой раздавившего ее Интернационала!
Качественно иную позицию по отношению к Гумилеву занимали ленинградские критики, прежде всего И.А. Оксенов (Советская поэзия и наследие акмеизма // Литературный Ленинград. 1934. № 48) – не идеологическую, а – стилистическую. Основная идея – он реалист, и мы реалисты. Правда, мы – социалистические, а он – не социалистический, но это не столь важно. А важно то, что Гумилев, чуть ли не единственный, после Некрасова, дал в ХХ веке образцы подлинно реалистического стихотворчества. С изобилием конкретных описательных деталей. Мораль: опубликовать и ввести в оборот все описательное, по возможности – содержательно-нейтральное. Пейзажи. Интерьеры. Портреты. С деталями. И тем деталям – учиться, учиться и учиться, ибо, что и говорить, – мастер. Мэтр. Против этого не попрешь. А что кроме, то от лукавого.
Подобные «правила игры» вынуждены были принимать и те деятели культуры, которые бескорыстно хотели добиться для советских читателей права на легальное знакомство с творчеством одного из величайших поэтов ХХ века. Так, В.Н. Орлов в своей книге «Перепутья. Из истории русской поэзии начала ХХ века» (М., 1976) вынужден был повторить все вульгарно-социологические пошлости о Гумилеве (и не только – увы! – о нем), правда, смягчив их до предельной возможности, – для того, чтобы только подытожить: «Как бы ни оценивать общий смысл и направление их (Гумилева со товарищи, опальных поэтов Серебряного века. – Ю. З.) творчества, все они обладали бесспорными талантами, были мастерами своего дела, и у каждого из них можно найти хорошие и даже отличные стихи.