.

воздух, хлынули за обозом.

      Под ногами в беспорядочной свалке путались затоптанные в снег инструменты.

      Солнце медленно скатывалось за гребни ближних гор. С юга тянул теплый ветерок и шептался с лесной хвоей.

      5

      На углу бывшей конторы трепались от ветра пожелтевшие, вырванные из старой конторской книги, листы бумаги – объявление о собрании.

      Карандашные буквы косыми линиями пересекали красные графы, и на конце каждого слова красовались хвостики с закорючками:

      «Обчее собрание всех рабочих, как мужчин, так и женщин.

      На повестке – выборы ревкома и рудкома».

      Мужчины, почесывая затылки, улыбались, а голоса баб раскатывались в звонком смехе:

      – Комы-комы – не знакомы… Хлеб забрали, а как-то накормите?

      – Рудком-то, знакомо слово, а ревком – должно, от реву ли, как ли?

      – Ничего не разберешь!

      Недоумения рассеяла шутка Евграфа Сунцова:

      – Это, ребята, не про русских писано тут.

      Его жена, сухая, маленькая, в оленьем мешке, взвизгивала от хохота, показывая золотые зубы.

      Оглянулась на нахмуренного Вихлястого и закатила насмешливо зеленые глаза.

      У Вихлястого сморщилось желтое, точно копченое, лицо и дернулась бровь. Отвернулся и выплюнул слова, точно рашпилем по ржавому железу:

      – Самой грош цена, а в плевалку золота на сотню напихала.

      Около объявлений появился веселый парень с расплюснутым носом. Парня встретили восторженным криком:

      – Вот Ганька-шахтер! Он мастак по грамоте… Всю подноготную под голик раскроет… Пусти его, кобылка!

      А Ганька уже корчил широкую арбузообразную физиономию в тонких бороздочках морщин, отчего бабы тряслись и покатывались в припадке смеха.

      – Ком в спину… Ком в голову… Ком в брюхо, а вместо касторки – еловое сало. И через месяц в могилевскую губернию! – острил Ганька, покусывая тонкие злые губы.

      Около угла, упершись острым плечом в кромку бревна, тряс азямом старик Качура. Его копченная от самосадки борода висела разрозненными клочками, а с конца носа падала капля за каплей на захватанную до лоска одежду.

      – Мойте, мойте зубы-то! – укоризненно кивнул он на баб. – Над чем ржете, как кобылы на овес?!

      Ганька схватил его за опояску и, втаскивая в круг, заорал:

      – Вон он предраспред, коптелый дед. Ума сума, а заплат палата!

      И тряхнул за опояску кувырком в снег.

      Толпа грохнула, опьяненная зрелищем.

      Качура, вихляясь и подпрыгивая, махал около груди Ганьки сморщенным кулаком, стараясь достать до лица, и на потеху публике плюнул в его сторону.

      – Эх ты, крыночная блудница! Варнак третьего сорта! – голос старика срывался и пищал.

      При появлении Василия смолкли. И только бабы сквозь ветхие полушалки пускали защемленные смешки. Мужчины косо и загадочно щупали глазами плотно перетянутую фигуру Василия.

      На поклон отвечали нехотя, холодно и даже с лукавой улыбкой.

      Это кучка сунцовских приятелей.

      – Видишь, как выхолены