до утра. – И тупые, как коровье дерьмо, – продолжил он. – В большинстве своем – маленькие человечки из маленьких деревень, не умевшие ни читать, ни писать. Да что там, у них даже лидеры были безграмотными.
– А вы умеете читать и писать? – спросил я, отскребая плесень с картофелины, чтобы переложить ее потом в ящик «для продажи».
– Нет, Фавад, я слепой.
– Ой, извините.
– Спасибо жене.
– Как же им удалось получить власть над Афганистаном? – спросил я. – Если они были такие тупые?
– Из-за страха, – пробормотал Пир, выковыривая что-то из носа. – Твоя мать права – они всех более или менее устраивали, когда только появились. Страну бомбили кто во что горазд вояки, которым только бы свои карманы набить, люди были запуганы и уже устали бояться. И тут является из Кандагара кучка этих бойцов, обещает порядок, проповедует ислам и вешает насильников. Кто бы им не обрадовался?
– Кому обрадовался? – спросил Спанди, появляясь из темноты со своей жестянкой, на время погашенной, на поясе.
– Талибам, – ответил я.
– А, этим сволочам.
Пир закудахтал.
– Точно, сынок. Присаживайся, дай ногам отдохнуть.
Спанди придвинул к себе ящик и скинул башмаки.
Столкнувшись со мной пару недель назад на помойке в конце улицы, куда я выносил мусор, он начал регулярно захаживать в магазин. И в тот раз зашел по дороге домой, в Олд-Макройен, скопище одноэтажных домишек, куда они с отцом переехали после падения талибов.
В свои золотые времена кварталы Олд-Макройена считались гордостью города, но теперь были всего лишь трущобами, еще одной пропастью, куда могли скатиться кабульские неудачники. Однако район этот находился ближе к центру, чем Хаир Хана, поэтому жителям его было легче найти работу.
– На чем я остановился? – спросил Пир, выудив откуда-то, как фокусник, банку пепси и вручив ее Спанди.
– Люди радовались талибам, потому что они убивали насильников и проповедовали ислам, – напомнил я.
– Да-да, ислам, – вздохнул он, задумчиво кивая головой. – Они, конечно, чересчур сурово толковали законы шариата, почему и ввели опять публичные казни и телесные наказания. Телевидение и музыку запретили, нельзя было даже хлопать на спортивных соревнованиях… даром что я и видеть-то не могу, кто там выигрывает.
И не только это запретили – дошло до того, что уж и Новый год праздновать было нельзя. Единственное, что было можно, – это гулять по парку и цветочки нюхать. Чертовы гомики! Но хуже всего пришлось, конечно, женщинам…
– Да, – перебил его Спанди. – Мой отец знал одну женщину, которой религиозная полиция отрубила все пальцы на руках, потому что она накрасила ногти.
– Вот! – воскликнул Пир. – На это они были горазды!
– Но почему они так делали? – спросил я, решительно не понимая, как можно из-за капельки краски отрубить пальцы чьей-то матери.
– Они говорили, что защищают женскую честь. А на самом деле были последними сволочами… как