пяти часов Зарубин поднял отряд, приказал накинуть капюшоны маскировочных халатов и затушить костры.
Огонь забросали снегом. Вокруг сразу потемнело. Дымников, готовый тронуться в путь, стал впереди. Когда партизаны начали выстраиваться, из лесу показался фельдшер, тянувший за собой волокушу с лежащим на ней Грачевым.
– Как? – коротко спросил Зарубин.
– Кончился, – тихо ответил фельдшер и устало вздохнул. – Ему, видимо, сонную артерию повредили. Я уже не застал его в живых.
Партизаны окружили тело товарища, откинули капюшоны, сняли шапки. Зарубин опустился на колено, взял холодную руку Грачева и долго молча смотрел на его застывшее, залепленное снегом лицо.
Ему вспомнилось заседание бюро окружкома, когда разбирали поведение Грачева, вспомнилось, как обещал Грачев исправить свою ошибку, искупить вину. И вот его уже не стало. Он погиб при выполнении боевого задания.
Высвободив из-под головы покойника капюшон, красный от крови, Зарубин закрыл ему лицо и встал.
– Бойко, – негромко сказал он командиру взвода. – Выделите двух человек… Пусть отвезут Грачева в лагерь и не хоронят до нашего возвращения. А мы, товарищи, – вперед.
Начинало светать. Предутренний мороз крепчал. Партизаны лежали на снегу, зарывшись в сугробах, по обе стороны железнодорожного полотна. В белых халатах они были почти неотличимы от снега. Дули на озябшие руки, подергивали и постукивали костеневшими ногами.
Добрынин лежал у самой стены леса, метрах в сорока от дороги, и поглядывал в бинокль. Зарубин сказал, что скапливаться всем у полотна не следует и что кому-то надо наблюдать издали за всем участком операции. Комиссар не стал возражать.
Сам Зарубин с капитаном Костровым сидел на корточках поодаль от полотна, за штабелем полусгнивших, заметенных снегом шпал. На шпалах ничком лежали два партизана-наблюдателя.
– Ну и прохватывает!.. – пожаловался один.
– Да, мороз, что надо, правильный, – согласился второй. – Ты нос потри снегом, а то он у тебя назавтра отвалится. Какой из тебя будет партизан без носа!
Партизан с побелевшим носом уже хотел выполнить совет товарища, но вдруг, взглянув на полотно, приглушенно вскрикнул:
– О! Гляди!
Вдали, в предрассветной мгле смутно забелел свет.
Ветер дул навстречу составу, и шума его движения не было слышно. Партизан, заметивший поезд, быстро скатился со штабеля и, крякнув от холода, бойко доложил:
– Показался, товарищ капитан. Ползет. Определенно он. С одной фарой на левой стороне. Сейчас погреемся, а то, кажется, у меня печенка уже замерзла, – и, похлопывая руками, он принялся вытанцовывать на месте.
Зарубин и Костров надвинули капюшоны, поднялись и стали наблюдать.
Тишину прорезали четыре коротких, тревожных свистка паровоза. Уже явственно доносился шум приближающегося поезда.
Зарубин энергично толкнул в бок Кострова и коротко бросил:
– Давай!
Костров, пригнувшись, спустился в канаву. Тотчас от снега отделилось