импрессионизм и всё, что угодно, а сам уже мысленно представлял её на купании красного коня. Его повествование было загромождено именами и примерами, и она сидела, широко раскрыв глаза и кусая ванильный круассан. Он вызвался проводить её до дома и предложил продолжить их беседы; она, конечно же, согласилась.
Через день в том же кафе он вещал ей про музыку и кинематограф двадцатого века, о проблемах театра и его неутолимой любви к постановкам. Она всё так же внимала его разглагольствованию, затаив дыхание, и осознавала, что начинает боготворить его, сидящего напротив и знавшего так много, что все мальчики и юноши, с которыми ей когда-нибудь приходилось общаться, не ведали даже вместе взятые и десятой части его глубочайших познаний. Ему льстило её подростковое поклонение, и он даже находил забавным игру в учителя и покладистую ученицу. И он решил растянуть эту забаву, наслаждаясь непорочностью происходящего и наивным журчанием её незатейливых вопросов.
Она пыталась поймать под столом его пальцы и робко дотрагивалась до них, радостно щуря глаза оттого, что никто не замечает её шалостей. Эти прикосновения были ей как воздух необходимы, ведь именно они зажигали крошечные искры и, как ей казалось, рождали магию первых свиданий, ту магию, которая может быть, только когда тело не насытилось взаимными ласками. И за мгновения, когда он поднимал веки или, наоборот, делал вид, что ничего не происходит, она была готова отдать все деньги мира. Потому что уже тогда она знала, как редки бывают маленькие радости, и как долго ей ещё будут сниться его морщинки в уголках глаз, когда её мизинец цеплялся за его.
День за днём он находил новые формы для словесного пластилина и вещал перед ней часы напролёт. Как только ему наскучивал собственный монолог, он многозначительно смотрел на собеседницу, и она, смущённая и не находящая подходящей реплики, поспешно хваталась за капучино и глотала горячий напиток, обжигая нёбо и делая вид, что содержимое чашки остыло. Он смеялся про себя, смеялся над её инфантильностью и над тем, как он, когда ему было лет тринадцать, так же сидел с какой-то девочкой и хлебал чай чашку за чашкой, не зная, чем наполнить неловкие минуты. А та с выражением превосходства на лице гордо скрещивала руки на груди и специально молчала, смущая его ещё больше.
Капучино в чашке закончилось, а он всё не продолжал. Тогда студентка, загнанная в угол собственной глупостью, поспешила ловить момент: сейчас или никогда. Своей горячей рукой она взяла его, лежащую рядом на столе и оказавшуюся обжигающе прохладной, ладонь. Это был кощунственный шаг, прыжок в бассейн без воды, финальная черта, которую она пересекла и, тем самым дотронулась до бога и постигла новые истины, которые были закрыты для неё, если бы не он.
«Родители уехали на выходные. А я как раз купила индийский чай и чудесный фильм про Тауэр» – заговорщицки проговорила она.
Он успокаивающе положил вторую руку поверх её и загадочно улыбнулся. Это был тот сладостный миг, ради которого всё задумывалось. В его